Книга Царь муравьев - Андрей Плеханов

– Ганс тут не причем.

– Как не причем?

– А вот так, не причем. Говорю тебе.

– А кто причем?

– Во всем виноват Чубайс, – произносит Валера неподражаемо ельцинским голосом, и я вдруг думаю, что именно он мог говорить с моими старичками моим голосом, почему бы и нет? – Дима, у тебя вроде бы есть мозги, неужели ты не можешь понять самого главного?

– Что главное? Объясни.

– Сядь спокойно и слушай.

– Сижу и слушаю.

Я опускаю руки на колени, расслабляюсь, физиономия моя, уже начинающая болеть от нервных спазмов лицевой мускулатуры, оплывает, как большая парафиновая свеча. Мне снова становится легче.

Я не полюбил Валеру, совсем не полюбил. Он чужой. Но он как-то воздействует на меня, почти усыпляет за считанные минуты. Я качаюсь на качелях между необузданным гневом и теплым кайфом. И сейчас снова пошла волна расслабления.

– Слушай, – произносит Валерий. – Никто не должен знать о фрагрантах – это и есть главное. Пройдет какое-то время, немало времени, и человечество осознает, что произошла необратимая мутация, случилось то, чего уже не повернуть вспять. Что мы знаем о глобальных мутациях? Почти ничего – в том, что касается прошлого. Разделение человечества на расы – вот тебе очевидный ряд мутаций. Но ведь были и другие… Они происходят постоянно, какие-то из них оказываются полезными, какие-то вредными – не мне объяснять это, доктор. Нынешний подросток-акселерат может переломить средневекового рыцаря через коленку, потому что в том было лишь полтора метра роста. Может быть, и христианство было глобальной мутацией, а последующее разделение христианства на ветви – мутациями вторичными? Кто это знает, немногие ученые-биологи уделили толику внимания тем событиям, которые переворачивали всю земную историю. Но ты, Дмитрий, должен осознать очевидный факт: ты сам мутант, подлиза. Ну да, конечно, как истый интеллигент, ты мучаешься сомнениями: хорошие фрагранты или плохие, стоит ли им позволить завладеть миром, или безопаснее истребить их, чтобы не допустить неприятных неожиданностей – к примеру, падения доллара или бессмысленности содержания огромных армий? У меня таких сомнений нет. Фрагранты – не гигантские муравьи и не пчелы, осененные разумом. Фрагранты – люди, всего лишь люди, стоящие на более высокой стадии эволюции. Может быть, те самые люди, которые по-настоящему вырвутся в космос и заселят другие планеты. Те самые, которые перестанут бесконтрольно плодиться и бессовестно убивать все живое на Земле. Мы уже есть, Дима, мы пришли. Но нас бесконечно мало, и мир, который нам предстоит заселить и перестроить, хочет убить нас. Каждое наше неосторожное слово может вызвать лавину, как крик в горах, может погрести нас, похоронить быстро и безнадежно. Ты этого хочешь?

– Нет, не хочу, – бормочу тихо, пряча лицо в ладонях. – Кожа моя пылает, я не знаю, что со мной. Валерий не просто говорит – он обрабатывает меня интенсивно, добивает с обеих рук, как боксер противника, прижав к канатам. Я уже в нокауте, стою на коленях, но мне совсем не больно, мне сладко и вдруг многое становится ясным, и хочется плакать от этой ясности. Валерий говорит как Ганс – тот словно вещает сквозь него, как через репродуктор, но это нисколько не коробит меня. – Где Женька? – прорывается моя самая страшная боль, мой нарыв. – Отдайте мне Женю, пожалуйста! Я не могу без нее жить!

– А что делаешь ты?! – продолжает Валерий, не обращая внимания на мой вопрос. – Напиваешься, прибегаешь в мэрию и начинаешь в присутствии прессы орать о фрагрантах! И потом еще предъявляешь претензии, что тебя не убили, а всего лишь отправили на перевоспитание…

– Я ничего не говорил там о фрагрантах!

– Просто не успел, тебя снесли на месте. А ведь проговорился бы – я в этом уверен, и все уверены! До сих пор я лично не знаю, что делать с тобой, док. Нет никакой гарантии, что ты не свихнешься снова, не сопьешься, и не вылезешь в том месте, где тебя не ждут.

– Никому-то я не нужен, – горько говорю я, и слезы все-таки выбегают из глаз, горячими дорожками ползут по щекам. – Жени нет… Я знаю почему. Она отказалась от меня, поняла свою ошибку – я никогда не усвою язык феромонов, хотя хотел бы узнать его. Я дефектный, у меня нет обоняния. Конечно, подлизы завоюют этот мир, куда мир денется? Только, скорее всего, людей, лишенных нюха, будут в будущем сбрасывать со скалы, как спартанцы выкидывали в море не понравившихся им младенцев.

Отдадим должное Валерию: он умеет не слышать, если не хочет. Я эмоционален в своей болтливости, но Валера – мастер разговорного жанра, пожалуй, покруче меня. Он говорит то, что должен сказать, говорит умело, и его не свернешь с колеи, как ни старайся. Он управляет моими эмоциями. Я вторичен.

И он говорит:

– Было голосование.

– Что? – переспрашиваю я, моментально переключившись на новую, столь важную фразу.

– Было голосование, – холодно повторяет Валера, вбивает второй гвоздь в мою голову. Я весь в его власти.

Почему едва заметно пахнет лавандой? Определенно, в чертовой психушке меня свели с ума. Мне постоянно кажется, что я чую запахи.

– Какое голосование?

– Очень простое. Решали, что с тобой делать.

– Кто решал?

– Многие. Большая часть подлиз, живущих в нашем городе.

– И что?

– Почти все проголосовали за тебя. Тебя любят, Дима. Несмотря на то, что ты псих.

– А ты?

– Я голосовал за.

– Я же никогда не был с тобой знаком!

– Зато я знаю тебя. Не удивляйся, я знаю всех фрагрантов, таковы мои обязанности.

– А Ганс?

– Он был за тебя. Он отправил тебя в психушку, и имел на это полное право. Но он был тем, кто сказал свое слово перед голосованием. Возможно, если бы не это, тебя не было бы сейчас в живых. Тебя любят, но любовь не всегда сильнее, чем холодный расчет. Ты опасен, Дмитрий.

– А Женя?

– Ее не было на голосовании.

– Почему?!

– Не могу сказать.

– Скажи! Пожалуйста, скажи!

– Она была далеко.

– Где?

– Извини, Дима, не обо всем могу говорить. – Валерий качает головой. – Скажу тебе только одно, брат: если бы она была там, то проголосовала бы за тебя, не сомневайся. Она любит тебя, очень любит. Я тебе завидую.

– Брат! – я хватаю его за плечо. – Где Женя, где?

– Извини, не скажу. Не имею права…

* * *

И вот я рядом с квартирой, в которой вырос. Две комнаты – когда-то в одной обитал я, в другой – родители. Некоторое время я жил в своей комнате не один, а с Любкой, сперва просто любимой девочкой, потом женой. Потом мы сняли жилье, еще позже, когда я начал работать на Некрасова, купил ту квартиренку, в коей обитаю и поныне. В которой довольно долго жил с Женей… А сейчас уже и не знаю, где живу… Есть моя собственная квартира, есть служебная квартира в Сосновом раю… Нигде я не был уже больше месяца, нигде, кроме больницы для умалишенных. Понятия не имею, осталось ли что-то у меня за душой. Машину пригнали, но бог с машиной, вот про Женю я так ничего и не смог узнать от Валерия. Меня проинструктировали, зарядили нужным порядком действий, булавки торчат из моей головы, как из матерчатой башки Страшилы. Я стою у двери и жму на звонок. Я должен изображать успешного врача, только что вернувшегося из Нидерландов – целый месяц я оттягивался там в отпуске. А на самом деле меня только что наспех выдернули из психушки, и я понятия не имею, смогу ли удержаться, чтобы не зарыдать, увидев лицо мамы. Я снова утонул в кошмарах.