Книга Последнее лето - Елена Арсеньева

– Верка! – завопила Милка-Любка, бросаясь ксестре, но увидела кровавую струйку, хлынувшую из ее простреленного горла, ибез памяти повалилась наземь.

Последнее, что она слышала, был визг сумасшедшей барышни:

– Бегите, товарищ Виктор!

Мурзик, словно подстегнутый отчаянием, увернулся отследующего выстрела. Сбил наземь агента, рванулся в сторону, перемахнул череззабор – и исчез. Агенты ринулись за ним.

Второй городовой поддерживал бледного, еле живого Охтина.

Из-за угла выскочили еще двое городовых, привлеченныхсвистом.

– Расстегните мне ремень, руку перетяните, – чутьслышно скомандовал Охтин. – Арестуйте Аверьянову, глаз с нее не спускать!Да вон она, под крыльцом прячется. И свистите, нам нужна помощь! Двое со мной,в дом! Проверить всех, кто там есть!

Снова раздался свист.

Руку агенту перевязали, кровь перестала течь. Пошли в дом.

Один городовой почти тащил на себе Охтина, другой ворвался вкомнаты на первом этаже. Никого нигде не нашли, только в одной, самой большой,в углу на полу сидел до смерти перепуганный старик в каких-то шкурах и драномтреухе.

– Снимите с него шапку, – слабо выдохнулОхтин. – Мне воды дайте.

– Лучше бы водки вам, ваше благородие, – морщасьот жалости, пробормотал городовой и рявкнул на старика: – Водка есть? Где?

Тот махнул рукой в сторону неуклюжего буфета. Городовойраспахнул дверцы, схватил початую поллитровку, налил полстакана, протянул былоОхтину, но спохватился, подскочил к старику:

– Может, отрава? А ну, глотни!

Тот покорно пил, стуча зубами по краю стакана.

– Хватит, ишь, всосался! – рассердился городовой,обтер край рукавом, долил водки и поднес Охтину, поддерживая его мотающуюсяголову: – Извольте, ваше благородие! Махом, вы ее махом!

– Не учи отца… – вяло пробормотал Охтин, положилревольвер на пол, взял стакан окровавленной рукой, вылил в горло, зажмурился.

Городовые и старик недвижно смотрели на него. Лицо чутьпорозовело, Охтин открыл глаза. Выражение их было уже вполне осмысленное.

Городовые переглянулись, довольные.

– Слава те, господи, – льстивым голосом проговорилстарик.

– Шапку сними, – приказал Охтин несколькободрее. – А, вот это у нас тут кто! Мать твою… мать твою… мать твою так,так и снова так! Поль Морт!

При звуке иностранного имени городовые испуганнопереглянулись, решив, что у начальника от потери крови и от водки сделалсябред.

– Глаз не спускать! – приказал Охтин одному изгородовых. – Стрелять без разговоров, если попытается сбежать. Понял?Опасный преступник. Стереги, а мы наверх. Да сперва глянь, на кухне нет ликого…

Городовой сунулся на кухню. Никого там не было, только наполу почему-то валялась грубо сколоченная лестница. Городовой глянул на нее,пожал плечами. Задрать голову и посмотреть вверх он не догадался.

Охтин шел теперь веселей, но все же ему приходилосьпомогать. Поднимались долго. Сунулись в одну дверь второго этажа – пусто, вдругую – пусто, в третью… вошли и замерли.

Посреди комнаты валялась клетчатая юбка, рядом – шляпка свуалеткой. Тут же раскиданы были беленькие ботиночки на пуговках. Ну и всякиетакие штучки – чулочки тоненькие, нижняя юбка в кружевах, еще какая-тоштуковина, которую надевают на себя дамы для образования тонюсенькой талии, какбудто оная талия кому-то из мужчин нужна. Корсет, вот как это называется,вспомнил городовой. И еще вспомнил, как однажды одна дама упала в обморок наулице (жара была несусветная!) и он ее поднимал. Она была неподвижна ибезгласна, а корсет у нее скрипел. Вот так ляжешь с бабой в постель, а она какзаскрипит… Хотя нет, бабы -то корсетов не носят. Ну и слава богу!

Тут же, на полу, валялись и брюки, и пиджак мужской, ирубашка, и башмаки. А на диване… на диване возилась парочка. Она – в однойсорочке, спущенной с плеч, он – в сползших исподниках.

– Мать родная! – воззвал городовой восхищенно.

Те двое не услышали. Лобызались так, что воздух дрожал отстонов и чмоканий.

– Господа, вы бы прикрылись, – посоветовал Охтин,с удовольствием опускаясь на стул: не держали ноги. – А, господа! Или неслышите?

Наконец-то они отпрянули друг от друга. Барышня мигомударилась в слезы, хотя поздно уже было, конечно, плакать, это и дуракупонятно. Принялась тянуть на себя покрывало, прятаться за своего кавалера,который все норовил сесть так, чтобы ноги были скрещены, чтоб мужество его неслишком выпирало…

Лицо его показалось Охтину знакомым.

– Сыскная полиция, – вздохнул он. –Назовитесь, господа!

Молодой человек посмотрел на него, потом на городового,пожал плечами:

– Опричники… врываются, будто к себе домой… Ну ладно,ладно, я Дмитрий Дмитриевич Аксаков, сын бывшего энского прокурора.

– Вона! – удивился городовой. – А бумагиесть? Врешь небось?

Охтин устало мотнул головой. Молодой человек не врал, он ивпрямь был сыном бывшего прокурора Аксакова, Охтин его узнал.

– Он, он… – буркнул со вздохом. Силы уходили скаждым мгновением. И кровь снова пошла. Плохая повязка, черт… Как бы не рухнутьв обморок… – А вы, мадемуазель? – перевел почти не видящие глаза надевушку.

– Позвольте! Имя дамы… – взвился было Аксаков, нодевушка умоляюще вцепилась в его руку:

– Скажите им, скажите. Я боюсь, я боюсь…

«Ну надо же, голопупые оба, а все на «вы», – изумилсягородовой. – Что значит – белая кость, голубая кровь!»

– Это Александра Русанова, дочь присяжногоповеренного, – нехотя проговорил Аксаков.

– Вона! – снова сказал городовой, воспринимавшиймир с непосредственностью малого дитяти.

Охтин кивнул:

– Хорошо. Господа, будьте готовы к тому, что вампридется явиться в сыскное отделение для дачи показаний. Мы вас вызовем, когдапонадобится.

– Вы нас в чем-то подозреваете?! – снова взвилсяАксаков, бывший, очевидно, чрезвычайно обидчивым и вдобавок наглым.

«Я так подозреваю, что тебе эту девку под венец вестипридется, и очень скоро!» – подумал городовой и разгладил усы, с удовольствиемпоглядывая на голую ножку, в забывчивости и расстройстве чувств не спрятаннуюпод покрывало.