Книга Лучший полицейский детектив - Вадим Молодых

десятка два или, того хуже, полсотни? И в каждой из этих труб по две сотни дыр — через каждые полметра? Этот лозоходец, каким бы он чудесным сверхдаром ни был наделен, просто офигеет от отчаяния.

— Понятно, — кивнула Лилия, — ты хочешь сказать, что?…

— Именно это я и хочу сказать — о себе. Хорошо, когда из тысячи человек так называемого населения можно с уверенностью выделить двадцать, у которых есть такие отклонения в психике, которые заставляют числить эту двадцатку в потенциальных преступниках. Психически больной человек зачастую гораздо опаснее автобуса, у которого на перекрестке с оживленным движением отказали тормоза. А если из этой тысячи страдают отклонениями не двадцать, а двести?

— Ну-у, — прогудел Меньков, — это ты, мать, загнула!

— А то ты сам этого не замечаешь? — вскинулась Татьяна. — А то ты не наблюдаешь каждодневно, как совершается все больше и больше диких и жестоких преступлений, которые нормальный — нормальный! — человек совершить не может, даже в состоянии аффекта. Возьмием хотя бы наш Приозерск. В начале прошлого года судили троих уродов, которые убивали детей, стариков, молодых девушек только ради процесса убийства, снятого на видео. Всех троих признали вменяемыми. Вме-ня-е-мы-ми! То есть, у них не имелось никаких психических отклонений! Теперь возьмем этого монстра Вербина — сколько жестоких избиений, попыток изнасилования, изнасилований, убийств! Это в семнадцать лет-то! А ведь психиатры и его могут признать вменяемым.

— Не вижу в таком исходе ничего парадоксального! — Меньков поднял указательный палец. — Чикатило во-он когда еще зверствовал, в какие времена. И как зверствовал! А ведь его признали вменяемым.

— А я так думаю, — вздохнула Татьяна, — что наука под названием психиатрия должна коренным образом пересмотреть свои взгляды на нормального человека.

— Сделать это будет весьма сложно, — включился Меньков. — Психиатры ведь тоже люди, постоянно находятся в окружении таких же… двуногих.

— Гениальное замечание, Мишаня! Точно, психиатры сами умом тронулись — вместе с массами. Как тот доктор Рагин из чеховской «Палаты № 6». Гнусно все, мерзко! Одно только утешает — в данном, конкретном случае — что урод Вербин сядет за колючую проволоку на всю оставшуюся жизнь. Сядет, а Мишаня?

— Непременно сядет, — подтвердил Меньков. — И папаше его тоже лет пятнадцать строгого режима гарантировано.

31

Воскресенье, 26 сентября

Савичеву опять приснилась его кошка Нина Риччи. Сон настолько походил на явь, что он, проснувшись и не открывая глаз, провел рукой по груди — там, где только что лежал мягкий, теплый, пушистый комочек.

Увы, рука его нащупала только одеяло.

На прикроватном столике транзисторный приемник издавал какие-то не очень ритмичные звуки. Джаз. Джаз Савичев не любил.

Он открыл глаза — светлый потолок. Взгляд на часы на стене — кажется, половина седьмого, не рассмотреть еще в слабом свете. Как всегда, суеверно коснулся ковровой дорожки правой ногой, потом левой, встал. Отодвинул тяжелое драпри, вышел через открытую дверь на лоджию. По оконным стеклам снаружи струилась вода.

— То ли приснилось, то ли он в самом деле пел это…

Он — Стинг. А насчет песни — возможно, Савичеву это приснилось, как и его кошка:

On and on the rain will fall

Like tears from a star, like tears from a star.

On and on the rain will say

How fragile we are, how fragile we are,

How fragile we are, how fragile we are.[1]

Примечания

1

Вновь и вновь прольется дождь,

Как плач небес, как слезы звезд.

Вновь и вновь он скажет нам,

Что наша жизнь хрупка, как лед.

Что наша жизнь хрупка, как лед.

Перевод Юлии Клоковой