Книга Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Мысленно я плакал.

Окружавшая обстановка — все эти столы, причудливо изогнутые лезвия, разложенные на приставном столике, совсем не смущали меня — последние годы я часто бывал в моргах, смотрел трупы, привезенные «с земли», даже научился выпивать с патологоанатомами и стал таким же циником, как и они. Я работал начальником отдела по раскрытию умышленных убийств и других тяжких преступлений против личности. Должность, на которой привыкаешь к мертвецам.

Вот закусывать в морге я так и не привык. Глупые и неуместные мысли посещали меня при виде куска жареного мяса или колбасы.

К черту!

Сейчас на оцинкованной поверхности стола лежал мой отец.

Многие боятся смерти.

Отсюда и покаяния и жертвования на храмы Божий — последние попытки прислониться к религии и таким образом обрести призрачную надежду на спасение души. Поздно каяться, поздно посыпать голову пеплом. Душу надо было спасать раньше. Или вы и в самом деле думаете, что для «солидных господ есть солидный Господь»? Каждый человек — есть высшая ценность на земле. Со смертью человека мир становится беднее на единицу его «я».

Последнее время мне часто приходилось хоронить друзей, товарищей и сослуживцев.

Погребальный ритуал служил живущим основанием для встреч. Где же еще увидеться? Увидеть знакомых, убедиться радостно, что они все еще живы, а стало быть, жив и ты. Правда, последнее время я стал избегать похорон. Очень неприятно видеть и понимать, что время сужает сферу твоего существования. Уходит все больше знакомых, мир беднеет, скоро я останусь один или уйду вслед за теми, кто покинул мир раньше. Пожалуй, так будет лучше — жить в пустоте значит уподобиться рыбе, вытащенной из воды. Постепенно ощущаешь свое одиночество и понимаешь, что неизвестные мыслители, оставившие след в библии, правы. «Человек одинок». По сути, мы живем свою собственную жизнь, все окружающее нас лишь антураж, придающий нашему существованию подобие реальности. Человеческие связи не прочны, они рвутся от нажима случайностей. Пятидесятилетний Л. Н. Толстой в «Исповеди» пишет: «Две мыши — белая и черная — то и дело подтачивают корни куста, на ветвях которого я вишу над пропастью. Я держусь за ветви жизни, зная, что неминуемо меня сожрет дракон смерти». Что и говорить — дракон придет за каждым. Бессмертных людей нет.

О смерти я думаю с любопытством.

Интересно, как я сам восприму приближающийся конец — испугаюсь или нет? Что там, за последней чертой? Есть там что-нибудь или наша участь — быть телом, который достанется белым кладбищенским червям? И как оно наступит — мгновение, за которым я перестану существовать? И что буду чувствовать я, понимая, что время пришло и пустота охватывает меня своими мягкими лапами?

Я не верю в богов и в посмертную райскую милость. Есть два метра земли, той, в которой нам вечно лежать. Жизнь была, как искра, кто-то камень швырнул, и она получилась. Состояла она из глаголов «надеяться», «верить» и «ждать». Позади сорок лет. Это первое время итогов. Не успел ни черта! В сорок лет ничего не успел. С полустертых икон ухмыляются хмурые боги: «А чего ты, дружочек, иного от жизни хотел?» Я хотел два крыла и холодную терпкость полета. Чтобы ветер в лицо! Чтоб земля подо мною плыла! Только с райских высот мне мешал рассудительный кто-то и, пытаясь сдержать, все тянул на себя удила. Время грустных итогов. Не будет ни Рая, ни Ада. Лишь два метра земли, переполненных вечной тоской. Лишь два метра земли, огороженных низкой оградой и придавленных сверху тяжелой гранитной плитой.

Отца хоронили в ясный день.

Сколько собралось людей проводить его в последний путь! Мама плакала. Двор был полон людьми. Ко мне подходили со словами соболезнования знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые люди.

Что я знал об отце?

Шестнадцатилетним он работал на железной дороге, потом на шахте в Донбассе, а когда объявили набор в военное училище, он, не раздумывая, согласился, в сорок шестом закончил училище и стал офицером. Ну, а дальше — служба в армии, заграница в лице солнечной Венгрии, демобилизация, когда Никита-кукурузник решил, что авиация стране не нужна, работа в СПТУ водителем автодела, переезд в Волгоград, где он до самой пенсии работал инженером по безопасности движения. Ничего героического, все обыденно, но, может, именно в этом и состоял героизм. Мой отец был настоящим человеком, поэтому его и пришло проводить так много людей.

Отец прошел три эпохи — сталинскую, хрущевскую и брежневскую. В каждой из них было несладко. А в конце он пережил пришествие Собственника. Судьба! Мир постепенно менялся в худшую сторону. Если в бочку меда ежедневно добавлять ложку дегтя, в конце концов придется хлебать голимый деготь.

Умирая, известный советский русский писатель Виктор Астафьев оставил предсмертную записку. «Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье. Виктор Астафьев». Астафьев был прав. Отец бы подписался под сказанным. Пожалуй, я тоже подпишусь под словами писателя. Я тоже пришел в мир добрый и родной, я тоже любил его и жил светлой мечтой о всеобщем братстве. Постарев, я готовлюсь покинуть его вслед за отцом. Но мир изменился, он стал злым и порочным. Чего тут говорить? Что можно сказать в его оправдание?

И нужно ли вообще говорить что-то?

Что-то неправильно в нашем мире.

Негативных эмоций стало больше, почти каждый день где-то гремят взрывы, падают вертолеты, тонут подводные лодки. Растут цены. Вчера еще брал продукты на рынке по одной цене, сегодня зашел — глаза стали круглыми от удивления. Растет квартплата — так бы зарплата росла или пенсия, как вздувают тарифы на все виды услуг. Что-то покалывает в боку. Но к врачам лучше не обращаться — не дай Бог, скажут, что нужна операция, опять все доходы и расходы перекраивать придется. Сын пошел в первый класс — от цены на тетрадки и учебники два дня в себя прийти не мог.

А по телевизору все хорошо. Реформы движутся, углубляются и идут вширь при полном одобрении народа. Глаза бы не смотрели, а уши не слушали.

Все, дорогой друг! Ты — готов.

Выключи телевизор. Забрось куда-нибудь страшную газету. Садись на электричку и поезжай неторопливо до ближайшей рощи. Встань среди деревьев, оглядись. Вслушайся в шорох капель дождя, ползущих по уже желтеющим листьям. Сядь на траву и посмотри, как продирается через чащу травинок маленький муравей. Ему тоже тяжело, но он не ропщет. Он несет травинку в свой муравейник.