Книга Завещание - Нина Вяха

И в то же время Пентти стал куда более вспыльчивым, чем раньше, даже по отношению к Воитто, на которого он прежде никогда не повышал голоса, не огрызался и не сыпал свои едкие замечания. Теперь же Воитто словно ложкой по лбу стукнули. Впрочем, ничего удивительного, ведь за неимением остальных ему одному приходилось теперь выдерживать резкие перепады в настроении отца.

Больше никого не осталось.

Хирво сбежал в лес, словно перепуганный зверек, едва Воитто заявился домой, и с тех пор больше не показывался.

Эско был занят на стройке и никогда не ходил проведать старый дом или коровник (он больше никогда туда не зайдет, во всяком случае, не раньше смерти отца), и оба, Эско и Пентти, пребывали в неком подобии холодной войны по отношению к остальным и отчасти делали вид, что остальных попросту не существует.

Единственный человек, к которому Пентти оказывал некоего рода уважение, был Теуво Мякиля, местный адвокат, но Воитто никогда не ездил к нему вместе с отцом в город, а потому не знал, о чем они там болтали или какого рода характер носили эти встречи.

Бывало, Пентти возвращался домой, чуть ли не приплясывая от восторга, глаза его в такие минуты блестели, а на губах играла такая редкая для него улыбка. Та самая улыбка, которая когда-то могла растопить айсберг (только очень давно), над которой в прошлом подшучивали его братья и сестры, но которая со временем появлялась все реже и реже, пока не исчезла совсем. Никого больше не осталось на свете, кто бы мог подшучивать над Пентти.

Только Воитто.

Каждое утро в Аапаярви начиналось одинаково. Он просыпался на рассвете, чаще всего между тремя и четырьмя часами. Проделывал утреннюю гимнастику, которая состояла из утренней пробежки длиной в добрых полмили до Торнионйоки, а потом, если погода позволяла, переплывал реку туда и обратно один или два раза в зависимости от того, какой силы был поток в тот день, и затем бегом возвращался домой, высыхая по дороге.

Потом Воитто приходил на кухню и растапливал плиту, если Пентти еще не встал и не сделал этого, после чего отправлялся в коровник, чтобы помочь отцу с утренней дойкой.

Когда с дойкой было покончено, они принимались за завтрак – ржаной хлеб (не тот, который испекла Сири, а из магазина, совсем безвкусный) с толстыми ломтиками охотничьей колбасы, горчица, маргарин и черный кофе, после чего день проходил в трудах и заботах, от которых никуда не денешься, как ни старайся.

Однако Воитто каждый день выкраивал для себя время – время, когда он мог сходить в лес, в свой лес.

В лесу он мог дышать.

Он уходил к озеру, которое теперь, когда он вырос, казалось ему таким маленьким. И он шел к своему валуну, жертвенному алтарю, забирался на него и сидел какое-то время, прислушиваясь и отдыхая. Валун был высотой с добрый метр, может, метр двадцать, и Воитто вспоминал, как в детстве карабкался на него, словно какой-нибудь альпинист.

Пентти спал в их прежней с Сири общей спальне, где они всегда спали, пока не построили верхний этаж, а Воитто занял комнату девочек, ту самую, где совсем недавно жили Тармо и Лахья, а когда Тармо переехал, стала комнатой Лахьи, Онни и Арто.

В комнате стояли двухэтажная кровать, бюро и раскладушка.

Воитто спал на раскладушке.

Почему, он и сам не знал. Вероятно, потому что за много лет привык к неудобным скрипучим раскладушкам. Он знал, что если ляжет на двухэтажную кровать, неважно наверх или вниз, то проснется посреди ночи в страхе и холодном поту и уже не сможет уснуть до утра.

Когда Воитто оказался в армии, он перестал убивать животных.

Его тяга к убийствам ослабла.

Его уровень самоконтроля был высок, он обладал способностью уходить в себя, отгораживаться своими щупальцами от окружающего мира и обуздывать свои желания, подавляя их на корню, и теперь, сидя в лесу на валуне, наедине с самим собой и глядя на шумевший вокруг него лес, Воитто уже не ощущал потребности ни в чем. Точь-в-точь, как крокодилы, которые умея контролировать частоту своих сердечных сокращений и скорость тока крови, способны часами лежать и ждать под водой, пока не придет время напасть. Если и было что-то, чему научила Воитто мучительная служба в армии, так это умению сводить все свои желания и инстинкты к нулю. Он умел подолгу обходиться без сна, без постели, без пищи, и он знал, что если таковое случится и ему уже никогда не придется иметь интимную связь с женщиной, то он спокойно обойдется и без этого. Его интерес к жизни и смерти со временем тоже ослаб. Осознание, что никто не сможет тебя достать и причинить боль, дарило облегчение.

И этого было вполне достаточно.

Знать, что ты сможешь прожить свою жизнь, словно одинокий остров или лодка в открытом море, не испытывая потребности связать себя с кем-то еще.

Но, возвратившись домой, Воитто понял – что-то изменилось. Ведь он вернулся обратно, к источнику, к началу всех начал.

Он часто сидел на валуне и вспоминал свое детство, погружаясь в картины прошлого.

Он думал об убитых им зверушках, об одноклассниках, семье, думал о всех тех людях, что повстречались ему на пути и тем или иным образом причинили ему боль или попытались это сделать. Воитто был убежден, что на всех людей неизменно оказывал одинаковое впечатление. И уговаривал себя, что именно этого он и добивался.

Вся его взрослая жизнь проходила в стремлении прятать свои чувства, быть одиноким и сильным. Теперь же, оказавшись в доме, где прошло его детство, с отцом, который уже не был сильным, словно загнанный в угол отчаявшийся дикий зверь, теперь для Воитто становилось все сложнее и сложнее держаться позади.

Держаться позади чего?

Он знал, что пугает Пентти. Не специально, конечно, а во сне.

Точнее, в состоянии близком ко сну.

Воитто не помнил, что ему снилось, но это было мучительно. Ему казалось, что за ним гнались, и он должен был защищаться. Он пытался спрятаться под раскладушкой, но напрасно, и непонятным образом, сам не зная как, он оказывался в комнате, где спал Пентти, и приходил в себя, лишь оказавшись в полночь склоненным над постелью отца.

– Иди ложись спать.

Должно быть, именно голос Пентти помогал ему очнуться.

И это Воитто, который прежде никогда не видел своего отца спящим. Даже ни разу не видел, чтобы тот прилег.

В первый раз Воитто испугался, потому что папа выглядел таким маленьким, тощим и уязвимым. С волосами, но без зубов он выглядел еще старше, и Воитто слышал удары своего сердца и чувствовал стекающий по спине пот. Он не знал, что собирался сделать, что произошло бы, если бы он не проснулся или его не разбудили.

– Иди ложись спать.

Хотя кое-что он знал или догадывался.

Трудно забыть взгляд Пентти той ночью. Он испугался. У него был тот же взгляд, что у кролика в ведре с водой, страх в чистом виде.