Книга Дитрих Бонхеффер. Праведник мира против Третьего Рейха. Пастор, мученик, пророк, заговорщик - Эрик Метаксас

Под конец фрау фон Ведемайер поручила Бонхёфферу поговорить с ее матерью и объяснить ей принятое решение. Бабушка Марии взорвалась, едва услышав о суровом вердикте своей дочери, и Дитрих понял, что от сварливицы Рут приходится ждать новых неприятностей. Марию в этот свой приезд он не видел, но ее мать дала ему понять, что дочь вполне согласна с условиями испытательного срока (хотя, похоже, Марию никто особо не спрашивал)546.

В это самое время Эберхард Бетге сделал предложение шестнадцатилетней племяннице Дитриха Ренате Шляйхер. Родителей Ренаты, Урсулу и Рюдигера, тоже смущала разница в возрасте: Бетге исполнилось тридцать три года. Изложив в письме другу подробности своего визита в Кляйн-Крёссин, Бонхёффер затронул и положение самого Бетге (Шляйхеры тоже настаивали на длительном испытании разлукой): «Если тебя это начнет тревожить, – писал Бонхёффер, – я расскажу им о моей ситуации, и тогда они начнут различать и твою сторону в этом вопросе. Но пока что я предпочитаю хранить молчание»547.

Записи в дневнике Марии через три дня, через месяц и через шесть недель после объяснения показывают, как развивалось ее чувство:

...

27 ноября. Почему мне так радостно в эти дни? Прежде всего, я чувствую себя в безопасности, потому что могу отложить все тревоги и размышления на будущее. Но конечно же, не отсрочка вызвала такое чувство облегчения. С того самого момента, как мама по телефону рассказала мне о своей встрече с Дитрихом, я почувствовала, что снова могу дышать свободно. Он произвел существенное впечатление на маму, это ясно, по-другому и быть не могло. Невероятное сбылось: он действительно хочет на мне жениться. Едва могу понять, как это сталось548.

19 декабря 1942, Пэтциг.

Я думала, возвращение домой грозит поколебать мою решимость. Я все еще думала, что нахожусь под влиянием бабушки, ее преувеличенных, нереалистичных идей, но это не так. Внутренняя реальность устояла, хотя я и не люблю его.

Но я знаю, что полюблю его. О, всевозможных внешних доводов против хватает. Он старше, он очень умен даже для своих лет, законченный академик. Как мне отказаться от любви к танцам, верховой езде, спорту, удовольствиям?.. Мама говорит, он идеалист, он не продумал все как следует. Я в это не верю. По дороге сюда мы долго беседовали с мамой, я ждала этого разговора и очень его боялась. Он вызвал слезы – горячие, тяжкие слезы – «и все же это счастье – быть любимым…» Был ли этот разговор продуктивен? Молюсь, чтоб так и было, потому что я чувствую, что он стал решающим в моей жизни. Молюсь также о том, чтобы мне удалось не просто уговорить маму, но убедить ее, чтобы она не просто уступила мне, но приняла это как должное549.

«Сегодня я могу сказать вам «да»

Дитрих не получал никаких вестей от Марии с ноября. 10 января Мария обратилась к матери и к своему дяде Хансу Юргену фон Кляйст-Ретцов, который стал ее опекуном, с просьбой разрешить ей писать Бонхёфферу550, и 13-го числа она воспользовалась их позволением и написала ему:

...

Дорогой пастор Бонхёффер,

Я знала, с того самого момента, как вернулась домой, что должна написать вам, и ждала возможности сделать это.

Недавно я поговорила с матерью и с дядей из Кьекова. Теперь я могу писать вам и просить вас ответить на это письмо.

Мне очень трудно выразить на бумаге то, что и в личном разговоре едва ли выскажешь. Я готова опровергать любое слово, которое пишу сейчас, потому что слова слишком неуклюжи и они решительно высказывают то, что нуждается в деликатности. Но поскольку я убедилась, как хорошо вы меня понимаете, я отваживаюсь писать вам, хотя и не имею пока что права ответить на вопрос, который вы еще даже не задали. Сегодня я могу сказать вам «да» от полноты радостного сердца.

Прошу вас понять нежелание моей матери сократить вмененную нам отсрочку. По прежнему своему опыту она все еще не готова поверить в устойчивость нашего решения. Со своей стороны я огорчена тем, что бабушка наговорила вам про меня столько хорошего – боюсь, вы составили себе ложное представление обо мне. Наверное, мне следовало рассказать вам множество плохого о себе, потому что меня тревожит мысль, не полюбили ли вы меня за то, чем я вовсе не являюсь.

Мне трудно поверить, что я могу нравиться такая, какая я на самом деле. Я вовсе не хочу вас огорчить, но я непременно должна вам сказать: если вы поймете, что я не так уж хороша, или вам расхочется приезжать ко мне, то так и скажите. Сейчас я вполне могу попросить вас об этом, но будет гораздо тяжелее, если я вынуждена буду понять это со временем. Я вполне понимаю, что мне требуется больше времени, дабы увериться в своем решении, и поскольку служба в Красном Кресте предстоит нелегкая, мне важно располагать этим временем.

Дело касается только нас двоих и никого более. Мне так страшно слушать мнения со стороны, даже от бабушки. Можете ли вы в этом пойти мне навстречу?

Благодарю вас от всего сердца за все, что вы сделали для меня в последнее время. Могу лишь догадываться, как трудно вам это далось, ведь и мне подчас приходилось нелегко.

Ваша Мария551.

Бонхёффер не промедлил с ответом. Впервые он обращался к возлюбленной по имени и уже во втором абзаце письма, во фразе «дорогая Мария, спасибо за твои слова» перешел с формального «вы» на «ты»:

...

Дорогая Мария,

Письмо добиралось четыре дня и только что – меньше часа назад – попало мне в руки! Через час снова уходит почта, и я спешу послать хотя бы приветствие и благодарность, пусть даже слова, которыми я хотел бы ответить, еще не отыскались. Могу я попросту поделиться тем, что лежит у меня на сердце? Я вижу и чувствую, я ошарашен сознанием того, что мне вручен несравненный дар – после всех треволнений последних недель я и надеяться не смел – и теперь это невероятно огромное, прекрасное попросту здесь, передо мной, и мое сердце раскрылось, расширилось, переполнилось благодарностью и стыдом и не в силах охватить все это – охватить «Да», которое решает всю нашу будущую жизнь. Если бы мы могли сейчас поговорить с глазу на глаз, мы могли бы сказать друг другу так бесконечно много – хотя все это будет одно и то же! Возможно ли нам вскоре увидеться? И где? Не боясь больше того, что говорят другие? Или по той или иной причине этого пока не будет? Думаю, теперь это нужно.

Теперь я не могу говорить с тобой иначе, чем я давно уже говорил в своем сердце – как мужчина говорит с девушкой, с которой он собирается пройти по жизни и от которой он услышал «да», – дорогая Мария, благодарю тебя за твое слово, за все, что ты вынесла ради меня, за то, чем ты стала и чем будешь для меня. Будем же отныне счастливы друг в друге. Сколько бы времени и покоя тебе ни потребовалось, чтобы, как ты пишешь, собраться с мыслями, и в какой именно форме тебе это нужно, решать только тебе. Благодаря твоему «да» я тоже могу теперь ждать спокойно – без этого ждать было трудно и становилось все труднее, но теперь легко, поскольку я знаю, что ты этого хочешь и тебе это нужно. Ни в коем случае я не хочу поторопить или напугать тебя. Я хочу окружить тебя заботой, чтобы пришедшая в нашу жизнь радость принесла тебе счастье и легкость. Я прекрасно понимаю твое желание побыть какое-то время одной – я сам немало времени провел в одиночестве и знаю блаженство (хотя, надо сказать, знаю и опасности) уединения. Я хорошо понимаю и понимал в эти недели, хотя и не без боли, что тебе нелегко сказать мне «да», и я никогда не забуду об этом. Лишь твое «да» могло сообщить мне отвагу, чтобы я больше не отвечал на все «нет» самому себе. Не говори ничего больше о «ложном образе», который будто бы сложился у меня – нет никакого образа, мне нужна только ты, и я молю тебя от всего сердца принять не образ, но меня самого, а это, как ты должна знать, две разные вещи. Не будем сейчас обсуждать то дурное, что таится в любом человеке, но примем друг друга с великим и свободным прощением в любви, примем друг друга такими, какие мы есть, с благодарностью и безграничным доверием к Богу, который привел нас к этому моменту и любит нас в настоящем. Это письмо будет отправлено сейчас же, чтобы ты получила его завтра.