Книга Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

– Когда мы доберемся до Японии, когда все успокоится. Может быть, Лаура замуж выйдет. Или не говорить ей о Лауре… – Наримуне не мог лгать, притворяясь, что Лаура сама оставила ребенка:

– Регина никогда в жизни такому не поверит, – думал он, – и будет права. Бесчестно чернить имя Лауры… – граф успел понять, что за характер у его жены. Он боялся, что Регина настоит на встречах Йошикуни с матерью.

– Не потому, что она малыша не считает сыном… – он курил, глядя на каштановую голову в фуражке, – а потому, что она справедливый человек, честный. Как сказано в Библии: «Правды, правды ищи… – Наримуне тяжело вздохнул. Майор Воронов рассчитывался за провизию. Волк, незаметно, скосил глаза в окно:

– Интересно. Кузен его знает, по глазам видно. Они, наверное, в Монголии сталкивались. Наримуне ничего мне не скажет. Он скрытный, как все японцы. Но и не надо. Очень хорошо, что товарищ майор здесь… – кузен откашлялся:

– Ты сможешь проследить за этим человеком? – он кивнул на синий китель.

Одним глотком допив пиво, бросив деньги на стол, Волк натянул кепку. Максим не боялся, что товарищ майор его вспомнит. В последний раз, когда они виделись, Степан Семенович едва держался на ногах:

– Ничего не может быть проще… – Волк наклонился к Наримуне:

– Завтра ты все узнаешь. А сегодня, как учит нас Библия, иди, и порадуй свою жену. Купи цветы, пару бутылок «Вдовы Клико», пока большевики еще не завезли сюда свое пойло. Отдохни, в общем, – пожелал Волк. Выскользнув в дверь пивной, он исчез в рыночной толкотне.

Наримуне вспомнил лакированные коробочки бенто, с вареным рисом, и маринованными овощами, вырезанными в форме листьев и цветов. Он услышал шум горного водопада, протянул руки к огню камелька, в скромной комнате рекана, деревенской гостиницы. Регина была рядом. Она сидела, положив темноволосую голову ему на плечо, в бежевом, осеннем, кимоно, с рисунками перелетных птиц. Наримуне быстро дожевал огурец. Прибавив к монетам Волка свои деньги, граф посмотрел на часы. Он успевал в цветочный магазин. «Французские деликатесы», на аллее Свободы, торговали довоенными запасами, Наримуне видел в лавке и хорошее шампанское, и белое бордо. Он шел через рынок, щурясь от заходящего солнца, понимая, что улыбается.

Комбриг Воронов оказался на рынке потому, что хотел побаловать брата, перед отъездом в Шауляй, домашней едой. Петр собирался присутствовать на первом, после долгих лет подполья, открытом съезде коммунистов Литвы:

– Важно проследить, – брат заваривал кофе, – чтобы местная партия выдвинула на выборах в сейм утвержденную нами программу, – майор Воронов пощелкал пальцами, – чтобы не случилось никаких сюрпризов.

Степан, осторожно, принял хрупкую чашку, тонкого фарфора. В столовых на аэродромах разливали дымный чай, в погнутые оловянные кружки. Кофе в таких местах не водилось. Степан понял, что за последние четыре года пил кофе, может быть, несколько раз:

– В «Москве» я его заказать не успел… – он хотел спросить у брата, где сейчас товарищ Горская, но оборвал себя:

– Все равно, Петр тебе не ответит. Служебное дело, государственная тайна… – вспомнив, что кофе надо было выпить в номере, Степан покраснел.

В Литве, девушки одевались по-другому. Степан, в Минске, не видел летних платьев, облегающих фигуру, едва закрывающих колено. Он не встречал коротких жакетов, тонких ремешков, перетягивающих талию, изящных каблуков, широких, дамских брюк и кокетливых, сдвинутых на бровь шляпок. Жена брата, судя по фото, носила похожие наряды. Степан вздохнул:

– Петя даже не сказал, где они познакомились. Она тоже в НКВД работает… – он вспомнил, невестку, отправившись с летчиками на пляж, в Паланге.

Июнь выдался жарким, киоски бойко торговали лимонадом и мороженым. Девушки носили купальники, такие, как у Антонины Ивановны, на фото. Они цокали каблучками, придерживая широкополые, соломенные шляпки, играли в мяч, в мелкой, теплой воде. Светлые волосы развевались по ветру. Они смеялись, искоса поглядывая на летчиков. Купаться, конечно, было нельзя, и знакомиться с девушками, тоже. Политруки, на занятиях, говорили, что все балтийские страны наводнены шпионами капиталистических держав. Любая голубоглазая блондинка могла оказаться эмиссаром разведывательного центра, угрозой безопасности для социалистической родины.

Вернувшись на базу бывших литовских ВВС, где ночевали летчики, Степан думал не о доставшихся РККА машинах, новых британских и французских истребителях, а о загорелых, длинных ногах девушек, о купальниках, поднимавшихся на груди. Он сердито сказал себе:

– Надо жениться. Петр женился, и тебе пора… – включив свет, закурив «Беломор», он достал из гимнастерки партийный билет. Младший воентехник улыбалась, стоя в летном комбинезоне. Фотография немного пожелтела. Перевернув снимок, Степан долго вглядывался в ее почерк: «Степану Семеновичу Воронову, на добрую память, от Лизы Князевой».

– Отпуск взять, – пробормотал Степан, – полететь в Читу. А если она откажет? Я ее старше, ей всего восемнадцать. Откажет, и откажет, – подытожил комбриг, – но попробовать, все равно, надо. Может быть, письмо ей сначала написать… – отпуска, судя по всему, летом было не дождаться. Работы предстояло много. Военная авиация бывшей Литвы присоединялась к Западному округу. Требовалось инспектировать аэродромы, формировать новые соединения летчиков, обучать их обращаться с западной техникой, и перегонять сюда советские истребители, бомбардировщики и транспортную авиацию. У Советского Союза появился доступ к акватории Балтики. Морская авиация больше не была заперта в узком коридоре, у Ленинграда.

Когда Степан служил на северном Сахалине, он много летал над океаном. Ему нравилось одиночество в машине. Он смотрел на бесконечное пространство неба и серые, спокойные волны внизу, и отчего-то улыбался. Здесь не проводили партийных собраний и политических занятий, не преподавали «Краткий курс», не искали шпионов. Моторы истребителя мерно гудели. Степан разгонял самолет до предельной скорости, уходя в петлю Нестерова, чувствуя, на мгновение, легкость, в теле. Выравнивая самолет, он поднимал голову: «Когда-нибудь, мы пробьем барьер стратосферы, и рванемся в космос. Я в это верю».

Брат похудел, со времени встречи, в Белоруссии.

– Похудеешь здесь, Степа… – майор затянулся папиросой, – живу на кофе, табаке и бутербродах. Я один, среди офицерского состава, языками владею. На мне все допросы иностранцев… – у Петра, в ящике стола, лежали расстрельные списки. Поговорив с Деканозовым, он вычеркнул из бумаг Бегина, заменив смертную казнь на восемь лет лагерей особого режима.

Сионист мог понадобиться для поиска его единомышленников, в СССР. Подобные партии разгромили и запретили десять лет назад, но Петр чувствовал, что с присоединением новых территорий, евреи опять могут поднять голову:

– За ними не уследишь, – сказал он Деканозову, – в одной Литве газеты, школы, детские сады, молодежные клубы, политические партии. Бейтар, и все остальное. Все они заражены враждебным духом, – Петр подозревал, что некоторые местные активисты могут податься в крупные города СССР, искать оставшихся, не арестованных сионистов. Вспомнив об исчезнувшем докторе Судакове, Петр сел за пишущую машинку. Они с Деканозовым сочинили письмо Лаврентию Павловичу. Майор Воронов, перечитав ровные строки, остался доволен: