Книга Тайна Черной горы - Георгий Свиридов

Он был прост и доступен, говорил понятно и ясно, не усложняя свою речь сложными научными и техническими терминами, а главное, держался как равный среди равных, не подчеркивая свое превосходство. А сколько приезжало в экспедицию представителей от науки, которые с первых же шагов и первых фраз подчеркивали свое особое положение, свое превосходство, и всякий раз это доказывали, считая себя великанами, стоящими на плечах у карликов-работяг. А профессор Воздвиженский показал иное. Его скромность и обходительность всех покоряла. Он как бы считал себя простым человеком, стоящим на плечах у гигантов, творящих великое дело.

А поздно вечером, когда Казаковский и Воздвиженский остались одни, между ними состоялся нелицеприятный разговор. Профессор, не особенно стесняясь в выражениях, открыто и резко отчитывал своего не очень радивого аспиранта-заочника. Он сдирал с него «шкуру вместе с живым мясом» за то, что до сих пор не удосужился закончить, вернее, написать, свою давно готовую кандидатскую диссертацию, которая «висит в воздухе у него перед самым носом», положения которой давно «проверены в практическом производстве».

Что Казаковский мог возразить в ответ? Ничего. Профессор прав. И Казаковский, виновато потупившись, пряча по-мальчишески руки за спиной, обещал в ближайшее же время исправиться, все написать, переписать и прислать в Москву на кафедру для ознакомления и оценки.

– Показывай-ка мне черновики сейчас, я разберусь, – потребовал Воздвиженский.

Как ни упирался, как ни отговаривался Казаковский, а все же пришлось ему доставать из письменного стола свою папку и показывать ее содержание профессору. Воздвиженский, полистав страницы, исписанные крупным почерком, взял папку к себе в комнату. А на следующий день вернул ее Казаковскому и, весьма довольный прочитанным, сказал:

– Батенька, да она у тебя диссертация-то, почти готова! Ее только перепечатать на машинке надо да приложить схемы и графики, – и добавил, положа свою ладонь на папку: – А положительный отзыв я могу написать хоть сейчас.

Глава двадцать первая

1

Вадим Николаевич, обхватив голову руками, неподвижно сидел и смотрел на стол, на распечатанный конверт, из которого выглядывал край письма. Старая душевная боль, что занозой сидела в его сердце, которая за годы энергичной жизни в Солнечном как-то притупилась, зарубцевалась, вдруг обнажилась во всей своей откровенной остроте.

Письмо ненароком напомнило ему о том, что он уже начал было забывать. Нет, не то чтобы он по-настоящему начал забывать, а как-то старался не вспоминать, не думать, не переживать, отодвигая куда-то подальше, в глубь себя, те неприятные воспоминания, стремясь находиться в гуще событий, дышать насыщенной атмосферой буден и жить бурными темпами разведки уникального месторождения, определяя направления дальнейших поисков, радуясь новым успехам. Чужим успехам. Чужим открытиям.

А письмо вернуло его к тем дням, к тем самым первым дням, когда здесь еще ничего не было – ни этого поселка, ни этой мощной геологоразведочной экспедиции, ни дороги, ни штолен, ни буровых… Вообще здесь ничего не было. Глухо шумела тайга да мрачно высились горы – Вадим Николаевич хорошо помнит те времена, ставшие уже историей.

Анихимов угрюмо смотрел на конверт, на чужие красочные заграничные марки, на чужие иностранные штемпеля, и только один ровный почерк, знакомый ему почерк, буквы адреса, выведенные рукой Олега Табакова, первооткрывателя Солнечного, напомнили ему о многом…

Олег Табаков прислал письмо из далекого Вьетнама. Он пишет, что уже второй год работает с вьетнамскими товарищами по касситериту, облазил многие горные районы, жарился под тропическим солнцем, мок под тропическими ливнями, что здешние джунгли стоят сплошной зеленой стеной, густым переплетением веток и побегов, что они много хуже, чем дальневосточные кедровые стланики, однако всё же геологи, советские и вьетнамские, работают не без успеха, обнаружили многие перспективные площади и открыли два месторождения, что они, те месторождения, солидные, с приличным запасом, однако ни в какое сравнение не идут с близким его сердцу Солнечным. Олег писал еще о том, что недавно совершенно случайно прочитал в газете, в «Правде», доставленной в горы вьетнамскими вертолетчиками, короткую заметку о жизни и успехах Мяочанской геологоразведочной экспедиции, которая наращивает приросты промышленных запасов подземных богатств, и о новом поселке Солнечном, который вырос в таежной глуши. Олег Табаков писал, что ни начальника экспедиции, ни геологов, ни горняков и буровиков, чьи фамилии упоминались в заметке, он, к сожалению, не знает, однако порадовался тому, что среди них живет и трудится, возглавляет геологическую службу Вадим Николаевич, и поэтому он, Олег, решил написать ему письмо, поздравить его с завидными успехами и попутно рассказать о своей заграничной жизни вдалеке от родины, по которой он очень и очень скучает.

Вадим Николаевич смотрел на конверт, на письмо, а в голове у него почему-то назойливо вертелась старая старательская присказка о том, что «ежели фортуна повернется лицом к человеку, то счастливые удачи будут ему сопутствовать по всей жизни». Так оно и есть! Олегу Табакову повезло, нет, не повезло, а прямо в руки выпало счастье – стать первооткрывателем Солнечного здесь, в Мяочане, ему везет и там, в далеком Вьетнаме… А ему, Анихимову, почему-то не очень… Не очень! Прожита большая половина жизни, да только все хорошее почему-то проходит как-то мимо. Он старается, – как он старается, на горбу своем тянет основной груз! А главное – не получается, живет отраженным светом чужой славы, чужих открытий, хотя и много сделав для тех самых открытий…

За окном темнел зимний вечер, крепчал мороз, и на душе у него было холодно и пасмурно. Письмо как письмо, вежливое, уважительное. А всколыхнуло забытую боль, растревожило старую рану души.

А он-то сам куда смотрел?

Этот больной для своей души вопрос Вадим Николаевич задавал сам себе несчетное множество раз. И вслух, и мысленно, и шепотом, чуть шевеля губами. И днем и ночью. Особенно ночью, когда мучила бессонница и прошлое, как старое и хорошо знакомое кино, проходило перед его глазами. Особенно те кадры, те дни полевого сезона, когда и было открыто месторождение. Его местонахождение. Выстраданное им десятилетиями неустанного геологического поиска. Тяжелой жизнью в тайге. Предугаданной им чутьем и интуицией. Доказанное им теоретически, не имея на руках никаких, даже самых малых оснований. И именно он настоял и убедил начальство направить в Мяочан поисковые партии.

Одну из них возглавил сам. Первый полевой сезон подтвердил правильность выбранного направления – в намытых шлихах, в этих пробах, добытых изнурительным трудом, при детальном исследовании обнаружили повышенное содержание касситерита. Были даже вскрыты кварц-турмалиновые зоны, правда, с ничтожным содержанием руды. Но особого эффекта они не произвели.

Зимой Вадим Николаевич яростно спорил по поводу этих самых пород. Ему доказывали, что они, в общем, ничего серьезного из себя не представляют, что такие «следы» можно намыть и в других местах, кстати, более перспективных. И еще находились такие, которые весьма убедительно называли их всего-навсего турмалиновыми роговиками и обычными обманками. Одним словом, «следами» мелкими и случайными, не стоящими внимания и тем более затрат средств на дальнейший поиск. А Вадим Николаевич стоял на своем, доказывая обратное и фантастически нереальное: они, эти «следы», из самой зоны минерализации, они, как каменные письмена, посланы людям матерью-природой из рудного месторождения!.. На совещании у Ермолова, когда определялись планы будущего летнего полевого сезона, Вадим Николаевич смог-таки убедить начальство и настоять на своем и добиться, чтобы в Мяочан снова направили поисковую партию, хотя бы, как он говорил, с обычной рабочей целью «произвести рекогносцировку района для общей перспективной оценки». И он сам снова пошел в горы, в непроходимые таежные дебри Мяочана.