Книга Я исповедуюсь - Жауме Кабре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что это за камень?
– Да так… – ответил Адриа, пряча его в свой рюкзак.
– Знаешь, какое впечатление ты на меня производишь? – спросила ты, взбираясь по склону и тяжело дыша.
– А?
– Вот именно. Ты не спрашиваешь: «Какое?» – а говоришь: «А?»
– Я потерял нить. – Адриа, шедший впереди, остановился, окинул взглядом зеленую долину, прислушался к дальнему шуму Ногеры и повернулся к Саре. Она тоже остановилась, весело улыбаясь.
– Ты всегда о чем-то думаешь.
– Да.
– И всегда о чем-то далеком. Ты всегда где-то в другом месте.
– Ну… Извини.
– Да нет. Просто ты такой. У меня тоже есть особенности.
Адриа подошел к ней и поцеловал в лоб – с такой нежностью, Сара, что я до сих пор волнуюсь, вспоминая этот момент. Вот ты – настоящий шедевр, и я надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
– У тебя – особенности?
– Я странная. У меня полно комплексов и тайн.
– Комплексов… Ты их удачно скрываешь. А что касается тайн, эту проблему легко разрешить: расскажи мне их.
Тут Сара перевела взгляд на убегающую вниз тропинку, чтобы не встречаться глазами с Адриа.
– Я сложный человек.
– Не надо рассказывать ничего, что ты не хочешь рассказывать.
Адриа уже собрался идти дальше, но остановился и снова обернулся:
– Мне хотелось бы знать только одну вещь.
– Какую?
Невозможно поверить, но я спросил ее: что тебе сказали обо мне наши матери? Что такого они сказали, что ты им поверила?
Твое сияющее лицо омрачилось, и я подумал: все насмарку. Несколько секунд ты молчала, а потом сказала надтреснутым голосом: я же просила тебя не спрашивать об этом. Я же просила…
В беспокойстве ты подняла камешек и бросила вниз.
– Я не хочу возвращать те слова к жизни. Я не хочу, чтобы ты их услышал; я хочу избавить тебя от них, потому что ты имеешь полное право их не знать. А я имею полное право их забыть.
Ты поправила рюкзак изящным жестом.
– Это запертая комната из сказки о Синей Бороде, запомни.
Сара сказала это как по писаному, и мне показалось, что она постоянно об этом думает. Прошло уже немало времени с тех пор, как мы стали жить вместе, и этот вопрос всегда вертелся у меня на языке – всегда.
– Хорошо, – сказал Адриа. – Я больше никогда тебя об этом не спрошу.
Они продолжили подъем. Последний отрезок узкой тропки по отвесному склону – и мы добрались наконец, в мои тридцать девять лет, до руин монастыря Сан-Пере дел Бургал, который я так часто себе представлял, и фра Жулиа де Сау, который в другие времена, в бытность свою доминиканцем, звался фра Микелом, вышел нам навстречу с ключом в руках. С дарохранительницей в руках. Со смертью в руках.
– Да благословит вас Господь и даст вам мир, – сказал он нам.
– Господь да подаст мир и тебе, – ответил я.
– Что? – встрепенулась Сара.
Написано карандашом в опечатанном вагоне
здесь, в этой партии, я,
ева, со своим сыном авелем.
если увидите моего старшего,
каина, сына адама,
скажите ему, что я
Дан Пагис[317]
38
– Стоит прикоснуться к красоте искусства – жизнь меняется. Стоит услышать Монтеверди-хор[318]– жизнь меняется. Стоит увидеть Вермеера вблизи – жизнь меняется. Стоит прочитать Пруста – и ты уже не такой, каким был раньше. Я вот только не знаю почему.
– Напиши об этом.
– Мы – случайность.
– Что?
– С гораздо большей вероятностью нас могло бы не быть, но мы все-таки существуем.
– …
– Поколения за поколениями продолжаются бешеные пляски миллионов сперматозоидов в погоне за яйцеклетками; случайные зачатия, смерти, истребление… И сейчас мы с тобой здесь, друг перед другом, как будто бы не могло быть иначе. Как будто был возможен только один вариант генеалогического древа.
– Разве это не логично?
– Нет. Это чистая случайность.
– Ну, знаешь…
– И более того, что ты так хорошо умеешь играть на скрипке – это еще бóльшая случайность.
– Ладно. Но… – Молчание. – От всего этого начинает кружиться голова, если задуматься, правда?
– Да. И тогда мы пытаемся противопоставить этому хаосу упорядоченность искусства.
– Напиши об этом, ладно? – отважился Бернат, делая глоток чая.
– Сила искусства коренится в произведении искусства или, скорее, в том воздействии, которое оно оказывает на человека? Ты как думаешь?
– Я думаю, ты должен об этом написать, – повторила Сара через несколько дней. – Так ты сам лучше во всем разберешься.
– Почему я замираю, читая Гомера? Почему от брамсовского квинтета с кларнетом у меня перехватывает дыхание?
– Напиши об этом, – тут же сказал ему Бернат. – Тем самым ты мне сделаешь большое одолжение, потому что я тоже хотел бы это знать.
– Как это так, что я не способен встать на колени ни перед кем, но, слыша «Пастораль» Бетховена, готов пасть ниц?
– «Пастораль» – это шедевр.
– Конечно! Но знаешь, из чего вырос Бетховен? Из ста четырех симфоний Гайдна.
– И из сорока одной симфонии Моцарта.
– Да. А Бетховен написал всего девять. Но почти все девять находятся на другом уровне моральной сложности.
– Моральной?
– Моральной.
– Напиши об этом.
– Мы не можем понять произведение искусства, если не видим его эволюции. – Он почистил зубы и прополоскал рот.
Вытираясь полотенцем, он крикнул через открытую дверь ванной:
– Но всегда необходим гений художника, который как раз заставляет его эволюционировать!
– Значит, сила коренится в человеке, – ответила Сара из постели, зевая.
– Не знаю. Ван дер Вейден, Моне, Пикассо, Барсело́[319]. Это динамическая линия, которая берет начало в пещерах ущелья Вальторта[320]и не прерывается до сих пор, потому что человечество существует.
