Книга Паломничество жонглера - Владимир Аренев

— В переводе на общепонятный это означает: проваливайте, господа! — услужливо пояснил Гвоздь. — Спектакля не будет!

Неулыбчивый что-то угрюмо процедил сквозь зубы, но решил не ввязываться. Как и многие другие, он вернулся в «Рухнувшего рыцаря» допивать недопитое, закусывая трёпом о том, что же такое не поделили жонглер и врачеватель. Прочая публика, натыкаясь на злой взгляд Гвоздя, тоже вспоминала вдруг о срочных делах и расходилась кто куда. В конце концов они остались одни — на сумрачной улице, наполненной светом от наддверных Фонарей, пивным смрадом и приглушенным гулом людских голосов, долетавшим из-за неплотно прикрытых ставней.

— Она же вам доверяла! — тихо, с ноткой обреченности укорил Рыжего господин Туллэк. Он стоял, сгорбившись и навалившись на трость всем телом, и зачем-то упорно разглядывал мостовую. — Доверяла, понимаете!

— Вам она тоже доверяла! — разозлился Гвоздь. — А вы, «добрый дядюшка Туллэк», собирались ее использовать в своих заговорщицких играх. Как и меня. Как и вообще любого другого, кого сочтете нужным. Вы и графиньку, единственную дочь вашего покойного приятеля-господина, при необходимости точно так же используете — или я не прав?

— Вы ничего, ровным счетом ничего не понимаете, — устало проговорил врачеватель.

— Так объясните мне, неумному. Объясните, зачем было тащить за собой Матиль через всё королевство? Вы ведь вполне могли оставить ее на попечении — если и не в Трех Соснах ваших, так отослать в столицу, пусть бы девочку пристроили при особняке Н'Адеров. Самое простое решение, самое вроде бы правильное. Но вам вдруг показалось, что Матиль тоже может быть Носителем, а рисковать вы не захотели. И решать самостоятельно — тоже. Пусть, мол, Смутный разбирается, а мое дело маленькое. Только, господин Туллэк, мэтр, вот вам, а не девочку! — Он сопроводил свои слова энергичным, общепонятным жестом. — Это мне можете до конца Собора на ресницы флажки цеплять, — я с графинькой договоренность имею соответствующую и вам слово дал. А Матиль — другое дело.

— Вы сами-то хоть знаете, где она сейчас?

— Знаю, с кем она сейчас. Этого вполне достаточно. Там она будет в безопасности, и вы не сможете ее отыскать.

— Понимаю, — пробормотал врачеватель. Он покачал головой, словно не хотел верить в то, что узнал. — Глупо, как же глупо!.. Вы с самого начала рассчитывали на нечто подобное, да? Поэтому спаивали меня у этого вашего приятеля-актера, а потом… та женщина — тоже была подставной?

— Ну, ей ведь действительно требовалась ваша помощь.

— А если бы я оказался чересчур пьян и не смог сделать всё, как надо?! Что тогда?!

— Тогда бы ей помогла бабка-повитуха, которую нанял Дэйнил и которая ждала поблизости, — отрезал Гвоздь. — И хватит упрекать меня во всех известных грехах я уж всяко знаю о них больше, чем вы. Как хотите, а я возвращаюсь в монастырь. Если помните, мы обещали графине не задерживаться.

— А что вы скажете ей о девочке?

— Правду, — пожал плечами Гвоздь. — Что я отдал ее на воспитание хорошим людям, в надежные руки.

— Вы лжете! Вы ведь наверняка собираетесь потом вернуться за ней и забрать девочку в свою труппу. Так?

Гвоздь пренебрежительно фыркнул (кажется, вполне натурально):

— Зачем мне лишняя обуза?!. Ну что, господин врачеватель, возвращаться вы предпочитаете вместе со мной или своим путем? Если со мной — тогда, так уж и быть, присоединяйтесь.

* * *

Святой отец Хуккрэн не понравился Матиль с первого взгляда. Было в нем что-то от дядьки Серповика, вечного батиного собутыльника. Когда Серповик напивался (а случалось это почти каждый день), он становился угрожающе сосредоточенным и очень жестоким. И еще начинал мыслить иначе, чем все. Мог, например, поколотить человека за то, что тот кашлянул на улице и разбудил его собаку, гревшуюся под солнцем… или там на куренка наступить, который ничего ж ему и не сделал, просто в пыли копошился… куренка Матиль было тогда особенно жалко.

Но сейчас ей стало жалко себя. Она верила всему, что говорил Рыжий, он бы ее не обманул.

Но очень уж отец Хуккрэн походил на пьяного Серповика.

Как только Гвоздь, попрощавшись с нею, ушел, монах повернулся к своим собратьям и заговорил с ними, не обращая никакого внимания на Матиль. Так, будто ее вообще не существовало.

— Ну что? — требовательно спросил святой отец у своих спутников. — Вы его чувствуете?

— Очень отчетливо, — пробормотал один из монахов, лицо которого напоминало клеванную птицами корку хлеба. — Такое впечатление, что он где-то рядом.

— Да, — подтвердил другой, похожий на коня, по недосмотру принятого в монастырь. Этот оскалил крупные желтые зубы (Матиль ждала, что сейчас заржет… нет, не заржал) и заявил: — Где-то очень близко. Я бы предложил разделиться… или работать по методу «горячо — холодно». Но нам нужно спешить. Если он уйдет… Сатьякал всемилостивый, Хуккрэн, зачем вы согласились принять эту девчонку?! Она же нам только помешает.

Отец Хуккрэн улыбнулся — губами, не глазами.

— Она нам поможет. Как вы считаете, братья, молодой и честный человек с верой в добро и справедливость сможет пройти мимо несчастья других? Особенно если дело касается такого… хм… благообразного ребенка. Думаю, нет, не сможет.

Вот тут-то Матиль испугалась по-настоящему. Так она пугалась за всю свою махонькую жизнь, наверное, всего-то пару раз: когда узнала про папкину смерть и когда на них разбойники напали, ну, перед тем, как дядя Эндуан их спас.

— Что именно вы предлагаете, брат Хуккрэн?

— Я сейчас объя… — Он запнулся на полуслове и изумленно уставился на Матиль. — Проклятие! Вы только взгляните!..

«…Или, — подумала она, — не на меня, а на что-то у меня за спиной?»

* * *

— Ваша беда в том, что вы привыкли к собственным безопасности и всевластию! Безнаказанность и всемогущество здесь, в Иншгурре и даже порой за ее пределами, превратили вас из улиток в слизней. — Баллуш Тихоход презрительно обвел взглядом Зал Мудрости и сидевших в нем верховных иерархов. Тишина за столом была такой, что, казалось, слышно, как бьется жилка на виске у юного Тантэг Улля. Кто-то из писцов громко вздохнул, испугался этого и вздрогнул, цепляя локтем, роняя на пол свитки. Они зашуршали осенней листвой, писец кинулся собирать их, а Баллуш, дожидаясь, пока он закончит, почему-то вдруг вспомнил тот день, когда получил свои первые ритуальные шрамы.

Тогда он впервые ощутил присутствие там, в запределье, куда смог попасть не во плоти, но одним сознанием, — другое сознание, чей-то разум, настолько чуждый человеку и настолько более мощный, что ужас, охвативший Баллуша, лишил его на несколько часов дара речи. Однако брат Лоррсаль, надрезавший Тихоходу кожу на щеках, понимал всё и без слов. И тогда он сказал юному послушнику: «Первый шаг на пути к истине ты сделал. Ты понял, что их нужно бояться».

С тех пор еще многажды Баллуш выходил своим сознанием в запределье и ощущал присутствие дремлющих там в своем всемогуществе зверобогов; и ритуальных шрамов на его лице стало не в пример больше, — однако никогда и ни с кем он не говорил о тех словах. «Первый шаг на пути к истине…»