Книга Артузов - Теодор Гладков

Тов. Гудзь – отличный коммунист и очень хороший работник разведки.

На днях НКВД арестовал его родную сестру, которую я знаю также очень давно (лет тридцать). Отец Гудзей до Октябрьской революции был меньшевиком, а после нее сейчас же перешел в Коммунистическую партию и отправился с винтовкой, как красноармеец, на фронт.

Александру Игнатьевну Гудзь я знаю, как вполне преданного Советской стране человека… я с трудом допускаю возможность ее какой бы то ни было нелояльности к нашей власти… Лично я убежден, что А. И. Гудзь [ни в чем] не виновата…»{119}

Борис Игнатьевич Гудзь не раз повторял автору, когда речь заходила о каких–либо мерзостных делах в НКВД: «Нас Артузов не так воспитывал». Вот и самого Артузова не так воспитывали те, кого он считал своими учителями, хотя мы сегодня вовсе не считаем уже идеальными рыцарями без страха и упрека ни Дзержинского, ни Менжинского. Но творить заведомые подлости они никому не позволяли. Потому и умудрился Артур Христианович на свою беду сохранить до конца жизни (во всяком случае, жизни свободной) прямо–таки детскую наивность в некоторых вопросах. Ни в январе, ни в феврале, ни в марте, ни даже в апреле он еще не понимал, что происходит в стране и на Лубянке в частности. Полагал, что начавшие валиться лично на него неприятности есть плод какого–то недоразумения, неточной информации «наверху», возможно, интриг Слуцкого.

Артур Христианович понимал дурацкое положение Цесарского, которому на рядовую работу категории «не бей лежачего» подсунули знаменитого чекиста с тремя ромбами. Как себя с ним вести? Как с обычным подчиненным? А вдруг завтра он выйдет из явной опалы, о нем вспомнят и назначат замнаркома? Что тогда? То–то же… Потому мудрый Владимир Ефимович счел за благо по возможности Артузову на глаза не попадаться и вообще никаких дел с ним не иметь. Заинтересовался Артур Христианович написанием чекистской истории – прекрасно, материалы ему из архива доставляют аккуратно, претензий к нему, начальнику отдела, нет, и слава богу.

Цесарский пришел в НКВД всего три месяца назад, вместе с Ежовым, у которого три года проработал до того референтом–докладчиком. Он хорошо знал, какие неожиданные повороты случаются в цековских кабинетах, как неожиданно там могут и вознести, и обрушить. Артузов, конечно, чувствовал себя если не оскорбленным, то обиженным, если не обиженным, то по меньшей мере непонятым. Он не мог понять, почему при назначении в Разведупр беседе с ним отвели шесть часов, а когда снимали, то не дали возможности даже отчитаться за проделанную работу.

С Ворошиловым объясняться бесполезно, хотя Артузов мог бы попытаться это сделать – у него по чьему–то недосмотру при уходе из Разведупра не отобрали постоянный пропуск в Наркомат обороны СССР{120}.

Артур Христианович решил написать письмо Сталину как своего рода отчет о проделанной в Разведупре работе. Сталин его туда посылал, значит, он должен быть информирован о том, как выполнены его задания.

Письмо Артузов написал за несколько дней (оно заняло около двадцати страниц), 17 января 1937 года подписал его и отправил адресату, разумеется, не по почте. Вот несколько выдержек из этого послания.

«11. 1. 1937 Урицкий сказал, что Ворошилов предложил заменить меня более молодым и выносливым работником…

Это был четвертый удар, нанесенный мне жизнью.

Первый удар был во время Гражданской войны. Я был против назначения царских генералов на руководящую работу в Красной Армии. Троцкий ругал меня за это.

Второй удар последовал от [него] же за то, что я высказался против крайне жестоких методов расправы с отдельными работниками Красной Армии.

Третий удар был нанесен мне после томительного периода политической борьбы в коллегии ОГПУ за руководство, борьбы, полной недостойных приемов, выдвижения и задвижения людей, захвата важных (ведущих) отделов.

Я приветствовал назначение и направление ЦК на работу в ОГПУ Акулова. А Слуцкий (секретарь парткома) изобразил это перед Ягодой как подхалимство перед «чужим» зампредом{121}.

В результате меня не стали замечать, не вызывать на совещания, третировали. В. Р. Менжинский меня не поддержал.

После этого я ушел целиком в дела Иностранного отдела.

Я выловил из Польши провокатора Штурбетеля, который выдал ряд провокаторов, но почему–то его слишком рано (быстро) расстреляли.

Урицкий верил и считался со мной и моими соображениями по агентурной работе. Но, однако, неправильно и придирчиво относился к разведчикам–чекистам, пришедшим из ИНО ОГПУ. Мое стремление обеспечить Урицкому успех в его работе не встретило с его стороны сочувствия. Я действительно уезжал в 3 часа ночи с работы, а Урицкий еще оставался на работе.

У меня с Урицким не было разногласий, но он крайне ревниво относился к моим встречам с Ежовым.

Меня поразило, что я был снят с работы по состоянию здоровья. А Штейнбрюк уволен как иностранец…»

Далее следует длинный список операций и мероприятий, проведенных в Разведупре за два с половиной года под непосредственным руководством Артузова.

Приведу только три позиции из этого перечня:

«…2. Был завербован сотрудник германского посольства в Варшаве.

…8. В Испанию доставлены несколько кораблей с вооружением.

…9. Наш нелегальный резидент в Японии установил дружеские отношения с германским военным атташе в Токио».

Пункт 8 в комментариях не нуждается. Значение же того, что скрывалось за пунктами 2 и 9, в полной мере скажется лет через пять–шесть, когда уже вовсю будет полыхать пожарище мировой войны. Потому что за ними – приобретение советской военной разведкой одних из самых ценных источников.

«Сотрудник германского посольства в Варшаве» – тот самый высокопоставленный дипломат Рудольф фон Шелиа, которого завербовали Рудольф Гернштадт и Ильза Штебе. Благодаря этой вербовке на протяжении нескольких лет разведка получала ценную информацию непосредственно из германского МИДа, причем относящуюся не только к внешней политике Третьего рейха.

Теперь о пункте 9. «Наш нелегальный резидент в Токио» – не кто иной, как ныне легендарный Рамзай – Рихард Зорге. А дружеские отношения он завязал с тогдашним германским военным атташе, впоследствии послом в Японии Ойгеном Оттом. Благодаря тесной дружбе с послом От–том Зорге не только был допущен к совершенно секретной переписке посольства с Берлином, но и выполнял неофициально функции политического советника при после. Более того, по просьбе Отта Зорге неоднократно составлял различные докладные записки, которые тот отправлял в Берлин за своей подписью. Тем самым Зорге получил возможность в некоторой степени влиять на германо–японские отношения в интересах Советского Союза. Случай в истории разведки если не уникальный, то весьма редкий.