Книга Замок - Владимир Моисеевич Гурвич

меня понимаете, Иван Михайлович?

— Очень даже хорошо понимаю, только это от нас не зависит. В человеке до самой смерти ничего не завершается, все продолжается в том или ином виде. И ничего с этим не поделаешь, так уж мы устроены. Разумнее всего с этим смириться.

— А вот я не уверенна, что это разумно. Нельзя все тащить за собой. Тогда просто надорвешься.

— Тогда вам будет еще сложней, — пожал плечами Нежельский. — Я тоже пытался покончить с прошлым, но оно это не позволило. Вы же слышали…

— Да, слышала, Иван Михайлович. Но не будем об этом.

— Хорошо. Только скажите, вы разочарованы?

— И да и нет. Мне было грустно от вашего признания. Но я порадовалась, что у вас нашлись силы его принести. На это способны немногие. У нас в Литве почти все поголовно, кто был замешан в таких делах, предпочитают это скрывать. И это плохо, не происходит очищения ни общества, ни самих этих людей. Хотя понимаю, как им сложно. — Мазуревичуте на секунду задумалась. — Я рада, что меня обошла эта напасть. Еще неизвестно, как бы я поступила в такой ситуации…

— Я уверен, вы бы признались. Вы кристально честная.

Мазуревичуте посмотрела на Нежельского и покачала головой.

— В таких делах никогда нельзя быть до конца уверенным, — сказала она. — Но спасибо за веру в меня. Мне сейчас это нужно. Пойду, поищу Варшевицкого.

— Я его видел недавно, он сидел у фонтана.

— Спасибо, Иван Михайлович.

Варшевицкий расположился там, где сказал Нежельский. Мазуревичуте подошла к нему и села рядом.

— Ты пришла ко мне с важным разговором, — проговорил Варшевицкий.

— Откуда ты знаешь? — спросила Мазуревичуте.

— Просто помню. Когда ты хотела со мной поговорить о чем-то важном, ты обычно тихо садилась рядом и ждала, когда я обращу на тебя внимание. Вот обратил. Можешь начинать.

— Ты так хорошо помнишь мои привычки? — невольно улыбнулась Мазуревичуте.

— Если начать перечислять все, что я о тебе помню…

— Не стоит, — перебила его она. — Я верю. Я тоже многое помню. Но делиться воспоминаниями не хочу.

— Что же ты хочешь?

— Чтобы ты прямо сейчас уехал. Больше ничего.

Варшевицкий какое-то время сосредоточенно молчал.

— А еще было бы лучше, если бы я вообще не приезжал. Ты это хочешь сказать?

— Полагаю, что да, — согласилась Мазуревичуте.

— Но я уже приехал, назад это не отмотаешь. Что же нам делать?

— Не знаю, Кшиштоф. Ты столько лет жил без Каманина, зачем он понадобился тебе теперь?

— В том-то дело, что не жил. Ты права в том, что рядом его не было. Зато внутри меня он пребывал постоянно. Я все время вел с ним долгие и длинные диалоги. И хотя я оказывался в них победителем, я не верил в эти победы. Это было не более чем способ самозащиты. И когда я узнал, что он в Польше, я ни секунды не раздумывал, сел в машину и помчался. Я никогда так быстро не ездил по нашим дорогам.

— Вот ты приехал и что изменилось?

— Да, ничего не изменилось. Что может измениться за несколько часов.

— Тогда ты можешь безболезненно исчезнуть. Как будто бы тебя тут и не было.

— Прости, но не могу.

— Почему?

— Мы еще не договорили с ним.

— Да, о чем вам говорить, Кшиштоф! — воскликнула Мазуревичуте. — Посмотри правде в глаза. Кто ты и кто он? Ты еще не понял, что вам никогда не понять друг друга, у вас разные уровни мышления. Ты весь переполнен стандартными представлениями. Я тебе не хотела об этом говорить, но именно это и стало причиной моего от тебя ухода. Ты никогда не понимал его. И никогда не поймешь. С этим ничего не поделаешь, это твой удел.

— Вот значит, почему ты ушла. Получается, из-за него.

— Получается, Кшиштоф. Но не об этом речь.

— И о чем же?

— Ты не представляешь, какую кашу заварил. — Мазуревичуте невольно обхватила лицо ладонями.

— И что же такого ужасного случилось?

— Ты разрушил его брак.

— С этой Марией?

— Да.

— Я-то тут причем, — удивился Варшевицкий. — Я на нее не покушался. Хотя женщина, надо признать, очень даже симпатичная. Или тут что-то еще? — подозрительно посмотрел он на Мазуревичуте.

Но она молчала. Возможно, Варшевицкий прав, и ему уже нет смысла уезжать. Все, что могло, уже случилось. И его отъезд ничего ровным счетом не изменит.

— Знаешь, Кшиштоф, у тебя все равно ничего не получится, — сказала она.

— О чем ты?

— Ты хочешь доказать ему, что вы можете быть на равных. Это требует от тебя уязвленное тщеславие и не удовлетворенное честолюбие. В свое время мною тоже владели сходные чувства, но я сумела их перебороть. По крайней мере, мне так тогда казалось. Но это позволило мне провести довольно много спокойных лет. А у тебя, я вижу, не вышло. Но ты здесь лишь сильней разбередишь свою рану. Подумай, зачем это тебе? Тебе будет только хуже. Пока не поздно, уезжай.

— А ты оставаться не боишься?

— Я женщина, и это помогает мне хотя бы частично ослаблять эти чувства. Я все же не так остро реагирую на чужое превосходство. Впрочем, я не уверенна, что от этого можно спастись. Мне только что один человек сказал: прошлое не умирает ни при каких обстоятельствах, мы носим его с собой, как старый чемодан. Вот ты с ним сюда и примчался, чтобы его распаковать. Только сомневаюсь, что это принесет тебе удовлетворение.

Мазуревичуте встала и направилась в замок.

121

Каманин постучался в дверь Лагунова, но никто ему не ответил. Он направился к Майе. Она была в номере. Появление отца ее сильно удивило.

— Папа, что ты здесь делаешь? — воскликнула она.

— Я не могу зайти к своей дочери?

— Зайти-то можешь, вот только зачем?

— Ты меня удивляешь своим вопросом, — произнес Каманин.