Книга Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

чувствую и хочу выразить. Не умею я пока что выстраивать стройную композицию, какие бы похвалы ни отпускал на сей счет мой друг Герар. Мысли в голове моей проносятся вихрем, опережая друг друга, и путаются, подобно ласточкам, что беспорядочно кружат в летнем небе, да к тому же так громко кричат, что впору оглохнуть. Все же в юные годы, видимо, мне не хватало усердия и прилежания, вот почему теперь так трудно отобрать из переплетающихся между собой событий и сказанных некогда слов самое главное — то, что должно навсегда остаться у людей в сердцах и в памяти. Если кому-то из далеких моих потомков попадется на глаза сия рукопись, дерзость вкупе с бесталанностью вызовут у него улыбку, но, может быть, напротив, сострадание, коли окажется он человеком с добрым сердцем. А потому я обращаюсь именно к добросердечным потомкам и повторяю, что пишу я так, как говорю со своими друзьями, коих обилие поглощенных нами совместно блюд и вин делает моими самыми благосклонными слушателями. С ними я всегда выступаю в роли эдакого мудрого проповедника, и друзьям ничего не остается, как только внимать мне.

Но как бы там ни было, а образ сира Вильгельма, как мне видится, я воссоздал пока не полно — лишь в общих чертах. И раз уж я взял на себя сей нелегкий труд, то обязан быть правдивым во всем. Может сложиться впечатление, будто герцог Вильгельм вышел победителем при Валь-эс-Дюне, в Брионне и под Мортмером лишь благодаря своему жестокому нраву, однако это не так. Он не только воин, вызывающий всеобщее восхищение. Конечно, когда он предстает перед нами во всем своем великолепии: верхом на коне, в шлеме, с мечом у пояса, со сверкающим щитом в одной руке и копьем в другой — он выглядит грозным. Да, ратные доспехи ему к лицу, однако обычное светское платье он носит не менее ловко. Он не только великий полководец, но и величайший из правителей, умеющий повелевать своим народом в мирное время. Он всегда, и я уже говорил почему, внимал страданиям простого люда, далекого от ратных дел, который взывал к нему о помощи, когда стране угрожала смута или иноземное вторжение. Благодаря ему священники могли тихо-мирно отправлять службу, купцы — без опаски разъезжать по дорогам, крестьяне — возделывать землю и заполнять урожаем свои риги, не боясь, что вот-вот нагрянут вооруженные всадники и им придется бросать свои дома и прятаться где-то в чаще леса. Мир, восстановленный в Нормандии, что вызвало зависть в других провинциях, он укрепил еще и тем, что обязал своих баронов на совете в Кане принять обет о соблюдении Перемирия Господня[45]: «Со среды, с захода солнца, и до понедельника, до восхода солнца, никто не должен сражаться!» В том месте, где был дан сей прекрасный обет, он повелел построить церковь Мира во Христе правильной квадратной формы из канского камня, легко поддающегося обработке.

О том, что сир Вильгельм был предан своим друзьям, я уже упоминал, когда рассказывал про старого Онфруа, и мог бы привести тому еще с десяток или два примеров, еще более ярких. В отношениях с друзьями герцог всегда следовал принципу чести, стремясь быть им надежным оплотом, и благородные друзья чувствовали себя в долгу перед ним. Он умел держать свое слово и из всех человеческих качеств больше всего ценил чистосердечие. Когда ему приходилось отказывать кому-то в дружбе, он не порывал с ним в одночасье, по мимолетной прихоти, а мало-помалу отдалял провинившегося от себя, с печалью на сердце, но и с надеждой обрести потерянную дружбу вновь. Следуя этим принципам, сир Вильгельм нажил себе немало завистников, но не меньше и почитателей, особенно среди отцов Церкви Христовой. Нет, не надо думать, что он надевал маску благородства, дабы пленить свет, как делали многие властители, просто поступать благородно было правилом его жизни, и он придерживался этого правила в отношениях со всеми: со своим ближайшим окружением, вассалами, чьи замки разбросаны вдоль границ герцогства, с иноземными гостями и со своею супругой герцогиней Матильдой, дочерью фландрского графа. Он — как ступица в колесе. К нему ведут все нити — из заброшенных среди холмов и лесов деревень, из стоящих на возвышенностях замков, из крепостей и торговых городов, из рыцарских фьефов, протянувшихся от восточных границ до прибрежных доменов[46]. Он знает все и всех, и все знают его. При любых обстоятельствах, где бы то ни было, на людях или у себя в покоях, он наш повелитель — все это хорошо понимают.

Трижды в год герцог устраивает пышные празднества — в Лилльбонне на Рождество, в Фекаме на Пасху и в Кане или Фалезе на Троицын день. Любит он наезжать и в Руан; ему нравится вести беседы с простыми людьми под сенью деревьев или на паперти. Повелителя нашего можно часто видеть в окружении свиты, следующей за ним повсюду, — сенешала, коему надлежит следить за порядком и приготовлением блюд, канцлера, хранителя хартий и герцогской печати, камергера, отвечающего за герцогскую казну, коннетабля, главнокомандующего герцогскими войсками, главного виночерпия, капелланов и советников. Нас сопровождают и дамы, соперничающие между собой в великолепии кружевных блио[47], мантилий и изяществе сапожек.

Однако герцог ни в чем не терпит излишеств. Он, как известно, одержим одной-единственной и всепоглощающей страстью — охотой! Теперь-то я знаю: на охоте он давал волю своей недюжинной силе, накопившейся энергии и сдерживаемой до тех пор здоровой злости. Оруженосцы сопровождали его в лес по очереди — то была величайшая из привилегий для нас. В зависимости от того, тяготило его что-либо или нет, он или хранил молчание, или балагурил с нами за компанию, однако при этом все же держал нас на расстоянии. Герару за невольную насмешку он однажды чуть было не дал отставку. Но стоило только пустить в небо соколов, как герцог тут же забывал о нашем присутствии и превращался в неистового охотника. Дичь, упущенную ловчими птицами, он подстреливал из лука — пущенная им стрела редко пролетала мимо цели. Потом мы возвращались в замок, и по дороге он вел с нами задушевный разговор, как человек, только что оправившийся после изнурительной лихорадки.

Я, понятное дело, очень боялся оказаться у герцога в немилости. Сказать по правде, меня он удостаивал одними лишь похвалами, правда, делал это несколько высокомерно и как бы невзначай. Со временем я свыкся со службой, с тем, что мне приходилось регулярно являться к повелителю и вести с ним