Книга За пределами любви - Анатолий Тосс

Ладони Рассела по-прежнему лежали одна на лбу, другая – на животе, от них все так же исходило тепло, но его оказалось недостаточно. Вот если бы он проник внутрь, оттуда разогрел вспышку, закрутил спираль…

– Все будет, все произойдет, ты только расслабься и чувствуй меня, – раздавался ровный, твердый голос, которому так хотелось верить. Но она уже не могла.

– Ну как, вспышка подошла? – через какое-то время спросил голос.

– Нет, – качнула головой Дина. – Она близко, но она остановилась.

Прошло еще время, руки все так же лежали, от них все так же исходило тепло, но они уже ничего не могли изменить.

– Ну как? – снова спросил голос и тут же, не дожидаясь ответа, добавил скороговоркой, как бы самому себе: – Да, похоже, без ящика пока не обойтись.

Он разом изменился, этот знакомый голос, в нем появились разочарование, даже усталость. Дина удивилась: она привыкла к ровному, уверенному голосу, без оттенков, без интонаций.

Вскоре тепло от рук исчезло, руки еще лежали, но тепло исчезло, а потом пропали и руки. Натяжение спирали стало ослабевать, будто время размывало его, и Дина поняла, что ни взрыв, ни вспышка больше не произойдут. От разочарования она открыла глаза. Рассел стоял рядом, смотрел на нее сверху вниз.

– Нам надо еще поработать, Дина. Ты должна научиться рождать взрыв от одного моего прикосновения. – Его голос снова обрел уверенную монотонность. – Но на это потребуется время, мне надо еще немного поработать с тобой. Ты поняла?

– Да, – кивнула Дина, заглядывая в спокойные, не моргающие глаза. – Только не надо капельницы, – попросила она.

– Я же сказал, что капельница тебе больше не нужна. Я же обещал. Ты что, не веришь мне? – взгляд суживался, нанизывал на острие.

– Конечно верю, – почему-то шепотом ответила Дина.

– Капельницы больше не будет, она не нужна, ты прошла первый этап. Но от черного ящика отказываться еще рано. Я думал, что получится без него, но оказалось, что рано, ты еще не готова. Ты поняла? – повторил он свой простой вопрос. На сей раз Дина только кивнула.

– Я пойду, все приготовлю, – взгляд Рассела впился в ее глаза, вторгся в голову, буравя до самого мозга. – Ты будь здесь, никуда не уходи. Ты спи, Дина, спи, я приду и разбужу тебя. А сейчас спи, я все подготовлю, и все опять станет чудесно, ты снова будешь счастлива. Спи.

И Дина с наслаждением закрыла глаза и уже не слышала ни голоса, ни шагов, ни хлопка закрываемой двери.

Ей ничего не снилось, только белые пятна перекатывались, иногда переходили в желтый, иногда в розовый. Порой сочетание пятен создавало форму, какую-то мучительно знакомую и забытую: конечно же лицо, женское, родное, любимое, – но почему же тогда никак не вспомнить, кому оно принадлежит? И оттого, что вспомнить невозможно, сразу становилось больно, и форма рассыпалась на отдельные пятна только лишь для того, чтобы возникнуть вновь.

От боли она и проснулась. Оказалось, что наяву боль значительно сильнее, чем во сне. Страшно крутило в животе, тошнота поднималась к горлу, стало холодно, так холодно, что затряслись руки. Дина сползла с кресла, там у письменного стола стояла корзина для мусора, главное, до нее добраться, подняться на ноги было невозможно, пришлось ползти на четвереньках.

Тошнота подкатила совсем близко, оставалось только не промахнуться мимо корзины. Но тяжелый, едкий комок застрял где-то в горле и никак не хотел выходить. Пришлось сплюнуть: длинная, липкая ниточка слюны не желала отделяться от губ, она растягивалась, как резиновая, и казалось, не оборвется никогда. Дина смахнула ее сразу ставшей липкой и мокрой ладонью.

Вырвать так и не удалось. Она стояла на четвереньках, засунув голову в мусорную корзину, но освободиться от противного, мутящего комка никак не получалось. Стало неудобно дышать, и Дине пришлось сесть, опереться руками в пол, несколько раз глубоко вздохнуть. Стало лучше, комок хоть и не рассосался полностью, но откатился внутрь, тряска тоже сбилась на мелкую, терпимую дрожь. Лишь неприятный вкус во рту, да еще досаждали мокрые, липкие, будто измазанные дешевым леденцом губы.

Дина поднялась, поискала взглядом на столе: ей нужна салфетка или хотя бы чистая мягкая тряпка, но ни тряпки, ни салфеток на столе не оказалось. Пришлось дернуть за ручку ящика, там стояла невысокая тумба с тремя ящиками с правой стороны стола. Верхний был совершенно пуст, Дина задвинула его назад, он сначала застревал на своих грубых полозьях, но все же в конце концов скользнул внутрь. Второй поддался совершенно свободно, в нем лежала толстая широкая тетрадка, две железные закрытые коробки, еще какой-то непонятный предмет, что-то вроде дырокола. Салфеток не было. Дина достала одну из коробок, та оказалась тяжелой, повертела, пытаясь сообразить, как ее открыть, открыла: она была набита винтами, шурупами, еще какой-то железной, колкой гадостью. Вторая коробка оказалась еще тяжелее другой, Дина даже не стала ее открывать, просто потрясла в руке – раздался металлический скрежет, – поставила назад в ящик, попыталась закрыть его. Он дернулся, застрял, снова дернулся, коробки сдвинулись, наползли друг на друга, на них со стуком из глубины ящика наехала еще одна увесистая, согнутая под прямым углом железка. Ящик тут же поддался, вошел внутрь, хлопнул деревянным краем.

И тут Дину кольнуло, почти на поверхности, у самого лба, ощутимо, будто заточенное острие проткнуло запеленавшую голову мутную пленку, прорезало ее, разорвало. Отверстие разом расширилось, ошметки полупрозрачного окутывающего пузыря разлетались в стороны, и внутрь Дины хлынул свет. Свет нес в себе действительность, настоящую и прошлую, или, если сказать иначе, к Дине внезапно вернулось ощущение себя. А значит, и память.

Она снова дернула за ручку ящика, выдвинула его до упора, железный предмет между двумя банками оказался не полностью железным – одна его часть блеснула светло-серым перламутром, она составляла почти прямой угол со второй, металлической частью.

Дина коснулась перламутровой ручки пальцем, она сразу догадалась, что это ручка, а та, металлическая часть – дуло маленького дамского пистолета. Дина видела его раньше много раз, он принадлежал… Она задумалась… Ну да, это пистолет ее мамы. Маму звали Диной. Почему же тогда ее зовут Диной? Ее не могут звать так же, как и ее маму… Нет, ее зовут совсем иначе. Она взяла пистолет в руки. Почему-то он был теплый, должен быть холодным, но оказался теплым и очень удобным, уютно лег в ладонь приятной тяжестью.

«Элизабет», – вдруг прошептали губы, звук голоса показался непривычно отчетливым. Ну конечно, ее имя Элизабет. А мама умерла, ее убили, она, Элизабет, видела убитую маму, ранку у самого виска, коричневое, маленькое отверстие, оно могло быть сделано выстрелом из этого пистолета.

Элизабет покачала головой – слишком быстро она вспоминала, она не успевала за своими мыслями, за своей памятью. Ей нужно время, а еще умение сосредотачиваться. Сосредотачиваться она теперь умела, а вот времени у нее, похоже, не оставалось.

Она так и стояла у стола, открытый ящик темнел снизу разинутой глубиной, пистолет лежал на ладони, он был небольшой, будто предназначенный для ее руки. Итак, сначала убили маму, застрелили, возможно, из этого пистолета, а потом кто-то хотел похитить и ее, Элизабет. Ну да, два человека, женщина и мужчина, мужчину звали… Как же звали мужчину? Элизабет задумалась, не отрывая взгляда от перламутровой матовости на ладони. Конечно, его звали Бен, ну да, как и того кретина, который мучил и насиловал ее. Да это же и есть тот самый Бен! Почему она сразу не узнала его? Да потому, что ее долго кололи наркотиками и отшибли память. И только сейчас, только благодаря маминому пистолету все начало всплывать и возвращаться. Пистолет всплыл первым, он дал импульс, и выключенная память включилась, а теперь постепенно всплывает ее остальная жизнь.