Книга Пусть умирают дураки - Марио Пьюзо

Вечером того же дня нам сообщили, что молодая пара должна приехать в следующее воскресенье, и тогда решится, усыновят ли они нас обоих или только одного из нас. Сказали нам также и то, что люди эти весьма богаты, и насколько это будет важно для нас, если они возьмут хотя бы одного.

Помню этот разговор с заведующей, которая говорила очень доверительно. Это была одна из тех задушевных бесед, которые взрослые иногда проводят с детьми, предостерегая от таких злых чувств, как ревность, зависть, недоброжелательность и призывая нас к душевной щедрости, достижимой разве что святыми; а что же говорить о детях? Мы слушали ее, не произнося ни слова. Лишь кивали и заучено отвечали: «Да, мэм». На самом деле не понимая, о чем, собственно, идет речь. Но, хоть мне и было всего семь лет, я знал, что должно было произойти. В следующее воскресенье мой брат Арти уйдет вместе с той богатой и красивой леди, оставив меня одного в приюте для сирот.

Даже в детстве Арти никогда не задавался. Но вся следующая неделя проходила над знаком нашего с Арти отчуждения — единственная неделя в нашей жизни. В ту неделю я ненавидел его. В понедельник после уроков, когда мы пошли играть в регби, я не взял его в свою команду. В спортивных играх я был авторитетом. За те шестнадцать лет, что мы провели в приюте, я всегда был лучшим атлетом среди сверстников, и прирожденным лидером. Поэтому капитаном одной из команд всегда выбирали меня, и, набирая себе команду, первым я всегда брал Арти. В тот понедельник единственный раз за все шестнадцать лет я не выбрал Арти. Во время игры, хотя я и был на год младше, все время старался ударить его, как только он завладевал мячом. Сейчас, тридцать лет спустя, я все еще помню изумленное выражение его лица, его обиду. Вечером, за ужином я, вопреки обычаю, садился за стол отдельно от него. И не разговаривал с ним ночью, когда мы ложились спать. Как-то, в один из дней той недели, отчетливо помню до сих пор, когда после окончания игры он шел по полю, а у меня в руках был мяч, я совершенно хладнокровно сделал спиральный пас с двадцати ярдов и попал ему прямо в затылок, так что сшиб его с ног. Я просто швырнул мяч. Для семилетнего мальчишки точность попадания была просто замечательной. Даже сейчас меня поражает та сила злонамеренности, позволившая руке семилетнего парнишки сделать столь точный бросок. Помню, как Арти поднимался с земли, как я крикнул ему: «Эй, я не хотел». Но он просто повернулся и пошел прочь.

Он не стал отплачивать мне тон же монетой. Но это только прибавляло мне злости. Как бы я не задевал его, не унижал его, он просто смотрел на меня вопросительно. Ни один из нас не понимал, что с нами происходит. Но одна вещь, я знал, заставила бы его огорчиться. Арти всегда аккуратно относился к деньгам, которые мы с ним копили, выполняя от случая к случаю разные работы в приюте.

У Арти была специальная банка, куда мы складывали все эти десятицентовики и четвертаки, и он хранил ее в своем шкафчике для одежды. После обеда в пятницу я выкрал эту стеклянную банку-копилку, пожертвовав ежедневным матчем по регби, и побежал в ту часть территории, где росли деревья и закопал ее. Я даже не пересчитал деньги. Банка была заполнена медяками и серебром до самого горлышка. Арти хватился банки лишь на следующее утро, и тогда он посмотрел на меня, как бы не желая верить, но ничего не сказал. Теперь он избегал меня.

Следующий день было воскресенье, и нам следовало явиться к заведующей, чтобы нас одели в костюмчики для усыновления. В то воскресенье я встал рано, еще до завтрака, и убежал в лесок, что рос за зданием приюта, чтобы спрятаться там. Я знал, что должно было произойти в тот день. Что Арти оденут в костюмчик, и эта красивая женщина, в которую я успел влюбиться, заберет его с собой, и я его больше никогда не увижу. Но у меня, по крайней мере, останутся его деньги. За — бравшись в самую гущу леска, я лег на землю и уснул и проспал весь день напролет. Когда проснулся, было уже почти темно, и тогда я побрел назад. Меня привели в кабинет к заведующей, и та всыпала мне двадцать ударов деревянной линейкой. Но это меня нисколько не расстроило.

Когда я вошел в спальню, то с изумлением увидел Арти, сидящего на своей кровати и дожидавшегося меня. Я никак не мог поверить, что он по-прежнему здесь. Припоминаю, что, когда Арти ударил меня в лицо, в моих глазах стояли слезы. Он ударил меня и потребовал свои деньги. И тут он набросился на меня, молотя кулаками и пиная куда попало, и кричал, требуя обратно деньги. Я старался защищаться не причиняя ему вреда, но в конце концов я его приподнял и отшвырнул от себя. И вот мы сидели, уставившись друг на друга.

— Нет у меня твоих денег, — сказал я ему.

— Ты их украл, — возразил Арти. — Я же знаю, что ты их украл.

— Нет, не я, — ответил я. — Нет их у меня.

Мы в упор смотрели друг на друга. В тот вечер мы больше не разговаривали. Но на следующее утро, проснувшись, мы снова были друзьями. Все осталось таким, как и было раньше. О деньгах Арти меня больше никогда не спрашивал. А я ему так никогда и не рассказал, где я их закопал.

О том, что произошло в то воскресенье, я ничего не знал до того дня, когда однажды, годы спустя, Арти рассказал мне, что, узнав о моем побеге, он наотрез отказался облачаться в свой костюм для усыновления, что он вопил и ругался и пытался ударить заведующую, и что его побили. А когда молодая пара, желающая его усыновить, все же настояла, чтобы его увидеть — тогда он плюнул в эту женщину и обругал ее всякими грязными словами, какие только могли придти в голову восьмилетнему. Сцена, по словам Арти, была ужасной, и заведующая снова задала ему хорошую взбучку.

Когда я закончил рассказ, Дженел встала с кровати и пошла налить себе еще один бокал вина. Она снова залезла в кровать и, склонившись надо мной, сказала:

— Хочу познакомиться с твоим братом Арти.

— Никогда, — ответил я. — Все девушки, с которыми я заходил к Арти, немедленно в него влюблялись. Собственно говоря, я и женился-то как раз из-за того, что моя будущая жена оказалась той единственной девушкой, которая не влюбилась в Арти.

— А ты так и не откопал ту стеклянную банку с деньгами?

— Нет, — ответил я. — Да я и не хотел ее откапывать. Я хотел, чтобы она оставалась в том лесу, дожидаясь какого-нибудь мальчишку, который мог бы случайно найти ее там, и для него это было бы волшебством. Мне она была больше не нужна.

Дженел пила вино и вдруг сказала с ревностью, которую всегда испытывала ко всем моим эмоциональным привязанностям:

— Ты любишь его, не правда ли?

Но на это я просто ничего не мог ответить. О том, чтобы использовать слово «любовь» для описания своего отношения к Арти или к любому другому мужчине, я просто никогда не думал. И кроме того, Дженел употребляла слово «любовь» слишком часто. Поэтому я ей ничего не ответил.

В другой раз Дженел стала спорить со мной по поводу того, что женщины имеют такое же право трахаться с кем им хочется, что и мужчины. Я сделал вид, что согласен с ней. Но почувствовал, что испытываю легкую недоброжелательность — из-за подавляемой ревности.

Я только лишь сказал: