Книга "Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман

Я открыл одну из моих любимых главок в «Коричных лавках» – «Небывалый ветер». Я однажды пережил такой, это было летом в деревне и стало для меня потрясением. В рассказе Шульца небывалый зимний ветер, не дающий жителям городка выйти из дома, – метафора безудержа и полноты жизни, единственно достойной человека. Вырывающей его из накатанных мыслей, представлений и интересов, из обывательской заурядности. Безумие проникает в его рассудок, но он не против. «Слава Богу, есть еще океан», как сказал Блок, узнав, что утонул «Титаник».

Я позволю себе закончить это эссе выражением горячей признательности Асару Эппелю, переводчику не только Бруно Шульца, но его по преимуществу. Я стою на том, что от прозы сейчас не требуется, чтобы она поражала образностью и словарным великолепием, то есть искусством. Но искусство Эппеля отдает тем же нездешним безумием. Он сделал максимум и полтора года назад умер. Полтора года я поминаю его с печалью и восхищением.

3–9 сентября

Мировая история полна примеров преследований, которые тот или другой человек претерпел за правду. От Иосифа Прекрасного до Джордано Бруно, от Прометея до академика Сахарова. Роман Юрека Бекера «Яков-лжец», прелестный, искусный, горестный, нежный, построен на пронзительной фабуле трагических и возвышающих душу последствий лжи. В момент произнесения – безобидной. Думаю, что, рассказав о завязке и развитии сюжета тем, кто еще не прочел, но когда-нибудь соберется прочитать книгу, я не изменю своему принципу не открывать ее содержания раньше времени. Ведь сообщая, про что написаны «Карамазовы» или «Макбет», мы не можем испортить будущего впечатления от чтения этих вещей. Все дело в том, как написано, с какой силой, каковы характеры, насколько неожидан каждый поворот и смысл повествования. Бекер постоянно опережает читателя, его ходы чаще не угадываются нами, а когда совпадают с нашей мыслью, то автор видит в ней больше, чем мы.

Главный герой Яков Гейм живет в гетто оккупированного немцами городка, каждое утро ходит на работу на товарную станцию. Волей случая (а конкретно – издевательств немецкого часового) он, попав в полицейский участок, ухватывает горстку слов из программы новостей. Сообщение о тяжелых боях вермахта и советских войск в нескольких сотнях километров от места, где находится он с товарищами по несчастью. Назавтра молодой парень, вместе с которым он таскает тяжелые ящики, замечает неподалеку вагон с картошкой. Напарник одержим желанием броситься туда в момент, когда охранник отвернется, и похитить несколько картофелин. Яков понимает, что план самоубийственный, но тот оголодал, никаких доводов не слышит, отговорить его невозможно. И тогда Яков бросает козырь: русские наступают, фронт приближается, я слышал своими ушами. Это отвлекает парня, но лишь на миг, он потерял над собой власть, его не остановить. Яков выпаливает: «У меня есть радио».

Сколько раз мы или наши знакомые попадали в такую ситуацию. В хронике моей семьи застрял эпизод с дядей, который с детства умел мелодично свистеть. Однажды на уроке к нему привязался мотивчик, начал исполнитель почти неслышно, но увлекся, донеслось до учительницы – кто свистел? – захваченный врасплох, он не нашел ничего лучшего, как объяснить: «Само высвистнулось». Смешно сказать, эпизод этот отозвался и в моей судьбе, правда, совсем по-другому. В бытность студентом я пошел на борцовский матч между нашим, Технологическим, институтом и Холодильным. Счет был равным, все решалось в последней схватке. В общем реве тяжеловесу-холодильщику показалось, что судья дал свисток, он остановился, наш пришлепнул его к ковру, мы выиграли. Враждебный лагерь орал, что свисток был. Я, не помня себя от восторга, закричал: «Может, это я свистнул!» Свои вывели меня на улицу под усиленной охраной, но объяснения затянулись надолго, время от времени противники обменивались плюхами, пару раз, помнится, зацепило меня.

Сравнивать эту чепуху со случаем Якова Гейма, носившего на груди и спине желтые звезды, неуместно, отдаю себе отчет. Свои дурацкие истории я привел здесь только потому, что такое неконтролируемое сиюминутное вранье под воздействием момента – в человеческой природе. В нормальной обстановке оно может разве что привести совравшего к пустяшной неприятности. Но в гетто! В окружении автоматчиков! Возможно, в присутствии доносчиков! Начать с того, что запрет иметь радио – один из главных в зоне. Радио – пружина романа. Причем пружина наподобие вечного двигателя. Люди, даже не желающие быть вовлеченными в эту историю, не говоря уже о вдохновляемых ею, хотят знать о продвижении или остановках русских каждый день и каждую минуту и в мельчайших подробностях. От Якова требуют новостей, он вынужден придумывать их: военные действия, перемещение линии фронта. Он знаменитость – и как фигура, притягивающая к себе жителей гетто, и как источник опасности для них.

Чтобы найти такой неослабевающий генератор повествования, надо быть очень изобретательным повествователем. Бекер родился в 1937 году. В Польше. С раннего детства был заперт в гетто, потом в концлагерь. Согласимся, было бы странно, если бы обладающий ярким литературным даром и прошедший через такой опыт писатель стал сочинять романы, не касающиеся так или иначе Катастрофы. Катастрофа – реальность и материал его книг, но он пишет о ней скорее целомудренно, чем обличительно. Понятно, что устройство нацистской системы унижения и истребления заведомо противоестественно, нестерпимо, постоянно выводит на гибельные, леденящие кровь коллизии. Но и они становятся повседневностью, напряжение сменяется относительным успокоением, хождение по краю смерти делается привычным, оставляет место бытовым отношениям, чувствам, какому-никакому юмору.

Из выдумки о спрятанном радиоприемнике вырастает приключенческий сюжет. Реальность Шоа придает ему трагическое величие. По этому принципу выстроена почти вся античная драматургия. Изначально существует миф, зрители знают его отдельно от сцены, они следят за персонажами, помещенными в его измерения. Само его пространство пронизывает своими силовыми линиями действующих лиц, превращая их в великих мифологических героев. Этим сильнее всего действует книга Бекера на читающую публику, все более отдаляющуюся от времени событий. В этом главная причина ее успеха, его долговременности, полученного автором признания.

Читатели в России находят в романе дополнительный полюс притяжения. Сколько длится повествование, центральный интерес горожан сосредоточен на приходе русских войск. Вопросы «где сейчас русские? не слышен ли грохот их пушек?» – в центре всеобщего внимания. Нынешние их соотечественники непроизвольно испытывают гордость – принадлежности к стране, чьих солдат ждут с таким нетерпением. Гордость, далекую от казенной. Даже если уже знают, что после освобождения жизнь ни освобожденных, ни освободителей не станет малиной. Как в знаменитом стихотворении Кавафиса, когда «многие предвидят, что появится коварный Эфиальт и что мидяне все-таки прорвутся».

10–16 сентября

Два самых злободневных на сегодня события – выборы московского градоначальника и решение американцев бомбить Сирию. И надвигались они параллельно, и вызывали интерес одновременно, и вообще для нас, в России и особенно в Москве, выглядели взаимосвязанными. Связь эта стала реальной, когда ее предъявил публике президент. В одном из выступлений он сказал, что Собянин соберет процентов 65 голосов, что про Навального «говорят» то-то и то-то плохое и что госсекретарь США «врет, и ведь знает, что врет», когда утверждает, что Асад использовал химическое оружие против своих граждан. Это придало какую-никакую окраску бледной предвыборной кампании Собянина, в которой он появлялся на телевизоре из раза в раз в окружении неподвижных, с исключительно серьезными лицами мужчин или бесконечно преданных женщин. Первые суровостью подтверждали, что каждое его слово, которые все эз гуд эз голд, суть правда и только правда, о чем бы ни шла речь; вторые, о чем бы ни шла речь, нетерпеливо ждали, когда улыбками можно выразить ему обожание. В обоих случаях он демократично, но в то же время и по-начальнически высился между ними и что-то говорил.