Книга Восхождение - Борис Сопельняк

А когда атакующие поднялись во весь рост, Борис глазам не поверил: в каких-то тридцати метрах он увидел Виктора Гостева! Его надежнейший друг поручик Гостев, как ему казалось, смотрел прямо в глаза Борису. Ободряющий взгляд Гостева как бы говорил: не тушуйся, парень, сейчас мы тебя оттуда вытащим, а потом закатим такой пир, что чертям станет тошно!

Борис, конечно же, заорал во всю глотку:

– Витька-а, я здесь! Я здесь! Брось в ворота гранату, тогда мы вырвемся наружу!

То ли Гостев в самом деле услышал этот крик, то ли догадался взорвать ворота сам, но гранату он достал. И надо же так случиться, что в то самое мгновение, когда он срывал чеку, его прошила пулеметная очередь. На какое-то мгновение Гостев, как бы в удивлении, замер и, уже падая на землю, гранату все же швырнул. Притаившегося за углом пулеметчика разнесло в клочья, а пулемет превратился в груду железа.

Не зная, что делать, то ли атаковать засевших в засаде охранников и освобождать заключенных седьмого барака, то ли спасать раненого командира, трое партизан затоптались на месте. Но когда в их сторону раздались винтовочные выстрелы, они сочли за благо отступить и вынести из-под обстрела командира. Когда, петляя и пригибаясь, они вышли к тому месту, где, в соответствии с договоренностью, их ждал Маркин, стало ясно, что Гостев не ранен, а убит.

– Так-то, брат, – закрыл его глаза Маркин. – Не вытащили мы Борьку, не спасли. А тебя потеряли. Но ты не волнуйся, я тебя не брошу и, как положено, похороню по-христиански. Давайте-ка, ребята, отнесем его к воротам, – попросил он партизан, – надеюсь, хотя бы одна телега и одна лошадь в этой катавасии уцелели.

Но так случилось, что Бог в этот день был не на стороне партизан, и тело Гостева с территории лагеря вынести не удалось. Когда, обходя трупы скошенных пулеметами заключенных и партизан, вышли к воротам, там уже стояли солдаты прибывшего из-за перевала батальона. А неподалеку, стегая себя по бутылкообразным ногам где-то срезанным прутиком и ежесекундно очищая вислый коршунячий нос, прохаживался лоснящийся от жира господин в форме майора французской армии.

– Так кто вы такие? – гнусаво обратился он к Маркину. – И чего вам понадобилось в моем лагере?

«Ах вот оно что, – пронеслось в мозгу Маркина, – значит, это и есть печально известный „Майор с косой“. Ну, погоди, чертяка, сегодня тебе несдобровать, сегодня отольются кошке мышкины слезы»! – нащупал он привязанную к бедру гранату.

Этому приему его научили еще во время Гражданской: карман брюк отрезался, тоненькая бечевка привязывалась к кольцу гранаты и пропускалась к поясу. Стоило полезть в карман вроде бы за спичками или за носовым платком и дернуть за бечевку, как чека вылетала и раздавался взрыв. Погибали при этом все, кто стоял в радиусе десяти метров.

– Честно говоря, я даже не знаю, как ответить на ваш вопрос, – развел руками Маркин. – Сказать, что мы маки, вы не поверите: ведь петэновские газеты трубят, что все честные французы в восторге от его правления, а по лесам шляются одни бандиты.

– Так оно и есть, – ухмыльнулся майор Жак. – Кто же вы есть, коли не бандиты и уголовники, если не подчиняетесь решениям правительства? Чистой воды уголовники. Это я вам как юрист говорю, – стегнул он сапог прутиком.

– А если мы признаем другое правительство, то, которое не стало немецкой подстилкой и которое возглавляет де Голль?

– Поосторожнее! – резко взмахнув, стегнул он по лицу Маркина. – Здесь вам не коммунистический митинг!

Что угодно мог стерпеть Маркин, но только не это. Его шрам мгновенно стал багрово-синим, а от удара на лбу выступила кровь. Он провел по лбу тыльной стороной ладони, увидел кровь и, чтобы промокнуть рану, полез за платком.

«Все в порядке, – внутренне улыбнулся он. – Граната на месте, бечевка натянута. На всякий случай надо подойти поближе и к коменданту, и ко всей его компашке, – сделал он шаг к берберу Лангфельдеру. – Чем больше захвачу этих мерзавцев, тем больше грехов простится на Страшном суде».

И поручик Маркин дернул за бечевку! Взрыв был такой страшной силы, что полтора десятка тел превратились в ошметки рук, ног, голов и перемешанных с землей внутренностей. Ни Лангфельдера, ни его приверженцев опознать не удалось. Груду мяса, которой стали французские фашисты, свалили в одну яму, во избежание заразы посыпали известью, а сверху навалили глины, которая почему-то просела. Со временем могильный холм так сравнялся с земней, что его не стало видно, и об этой странной могиле забыли.

А вот Маркина похоронили достойно. Точнее говоря, не самого Маркина, а его руку. Ее опознали по зажатой в кулаке бечевке, к которой было привязано кольцо гранаты. Руку нашли оставшиеся в живых заключенные Верне, ее тайно, но с соблюдением христианского обряда похоронили неподалеку от барака № 7, до которого поручик Маркин так и не добрался и в котором продолжал томиться разом постаревший и как-то потухший Борис Скосырев.

Глава ХLII

Эти трагические события были не последними в череде бедствий, обрушившихся на обитателей Верне. Узнать, что за вожжа попала под хвост Гитлеру, так и не удалось, но факт есть факт: в ноябре 1942-го фюрер решил, что маршал Петэн с задачей создать нацистскую Францию не справился, поэтому правительство Петэна приказал разогнать, а вверенную ему территорию оккупировать. Так, с улиц Марселя, Тулузы, Перпиньяна и других южных городов исчезли французские жандармы, а вместо них появились немецкие патрули.

Появился новый комендант и в концлагере Верне: им стал штурмбаннфюрер Вебер. Это был высокий, тощий человек, с бритым наголо черепом, громоподобным басом и с болтающимся на шнурке моноклем, которым он, впрочем, никогда не пользовался. Охрана стала тоже немецкой, но почему-то это были не эсэсовцы, а солдаты вермахта, которых после ранений не стали отправлять на фронт, а позволили долечиваться, находясь в глубоком тылу и неся не составляющую никакого труда службу.

Сам Вебер не только не скрывал, что не имеет никакого отношения к СС, но и всячески подчеркивал, что он прирожденный артиллерист и черный мундир надел не по своей воле. Это случилось после того, как осколок русского снаряда выбил ему три ребра и врачи его от пушек отлучили. Не последнюю роль сыграло и то, что его повысили в звании: если раньше он был капитаном, то теперь стал штурмбаннфюрером, то есть майором.

Так что человеком он был незлым, в лагерные дела старался не вникать, а, развалясь в кресле и по-американски забросив ноги на стол, потягивал коньяк и читал, причем без монокля, «Зольдатен цайтунг» – это была единственная газета, которую он признавал. Как правило, к вечеру Вебер был абсолютно пьян и мирно отправлялся на боковую.

Надо ли говорить, что его заместители, помощники и даже солдаты охраны брали пример со своего начальника и тоже при каждом удобном случае прикладывались к бутылке. Но на это были нужны деньги, а где их взять? Только у заключенных. Но у заключенных их тоже не было, зато были кое-какие вещи: так что в лагере процветал натуральный обмен. Скажем, за часы можно было выменять две банки тушенки, а за обручальное кольцо – десяток яиц и банку сгущенного молока. Но если продать эти часы, не говоря уже о золотом кольце, в Перпиньяне, то хорошая выпивка была обеспечена.