Книга Сулла - Евгений Смыков

Это была уже вторая резня такого масштаба после битвы при Коллинских воротах. Плутарх рассказывает на сей счет еще одну драматическую историю. Сулла даровал жизнь хозяину дома, у которого остановился. Но тот гордо заявил, что не желает быть обязанным спасением палачу родного города, и, смешавшись с обреченными на смерть согражданами, погиб вместе с ними (Сулла. 32.2).

Жестокую расправу учинили сулланцы и в городе пелигнов Сульмоне. Он был полностью разрушен безжалостными победителями (Флор. III. 21. 28). Судьба его жителей неизвестна, но обычно в таких случаях мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство.

Еще одним успехом сулланцев стал захват Сицилии Помпеем. По всей видимости, у него была тайная договоренность с наместником острова Марком Перперной Вейентоном[1274] — тем самым, который похвалялся, что высадится в Италии и освободит от осады Пренесте. Перперна не оказал никакого сопротивления и без лишнего шума покинул Сицилию, избавив ее от тягот бессмысленной войны. К слову сказать, столь же благоразумно поступил в 49 году, во время войны с Цезарем, Катон Младший, не желавший подвергать остров ненужному разорению (Плутарх. Катон Младший. 53.4; Аппиан. ГВ. П. 40; Дион Кассий. XLI. 41. 1). Плутарх пишет, что на Сицилии «Помпеи карал, и то лишь по необходимости, наиболее знатных и явных врагов Суллы, захваченных в плен, остальным же, насколько было возможно, позволял скрыться, а некоторым даже сам помогал бежать» (Помпеи. 10.10). Имен бежавших писатель не называет, но главным из тех, кто спасся таким образом, был, очевидно, сам наместник острова — Марк Перперна.

Иной оказалась участь Гнея Папирия Карбона. Ливии пишет, что он бежал на остров Коссуру[1275] (ныне Пантеллерия). Оттуда он послал Марка Брута к Лилибею, что на западе Сицилии, чтобы разведать положение дел. Лодку Брута окружили враги, и он покончил с собой. Вскоре люди Помпея захватили в плен Карбона и привели его к своему командующему. Античные писатели сурово порицали Помпея за то, что тот заставил стоять перед собой пленника, трехкратного консула, а сам, не бывший даже квестором, сидел перед ним. К тому же в 86 году Карбон помог молодому человеку во время судебного процесса. «Но Помпеи всегда без колебания предавал старых друзей, если того требовала ситуация. Связь с Карбоном была для него лишним поводом подчеркнуть преданность Сулле актом примерной суровости».[1276] В сущности, выбора победитель не имел — если, конечно, рассчитывал на дальнейшую карьеру. Рассказывали, будто обреченный попросил перед казнью дать ему возможность справить нужду, чем, естественно, вызвал насмешки врагов. А Ливии и вовсе писал, будто Карбон умер, «рыдая, как женщина» (Периоха 89; см. также: Валерий Максим. VI. 2. 8; Плутарх. Помпеи. 10. 4–6; Флор. III. 21. 26; Аппиан. ГВ. I. 96. 449; Евтропий. V. 8. 2). Увы, историю писали победители, а Карбон принадлежал к числу побежденных и потому не мог рассчитывать на их снисхождение даже посмертно.[1277]

Помпеи казнил также и Квинта Валерия Сорана — повидимому, плебейского трибуна 82 года.[1278] Он был известен своей ученостью, но совершил чудовищное святотатство, огласив тайное имя богини — покровительницы Рима (Сервий. Комментарий к «Энеиде». I. 277; Плиний Старший. III. 65; Плутарх. Римские вопросы. 61). В его гибели видели воздаяние за этот поступок. Друг Цезаря Гай Оппий рассказывал, будто Помпеи принял Валерия милостиво, во время прогулки выспросил у него нужные сведения, а потом приказал предать смерти. «Однако к рассказам Оппия о врагах и друзьях Цезаря следует относиться с большой осторожностью», — благоразумно оговаривается Плутарх (Помпеи. 10. 7–9).

Но в целом Помпеи вел себя достаточно умеренно. Так, в Гимере он пощадил вожака промарианской группировки Стенния, а тех из своих воинов, которых уличил в грабежах, разоружил. Это, конечно, не означает, что в отношениях между посланцем Суллы и сицилийскими общинами царили идиллические отношения, но в целом провинция отделалась, что называется, легким испугом (Цицерон. Против Верреса. II. 2. 113; Плутарх. Помпеи. 10. 11–14). Помпеи завел здесь обширные связи, в том числе, как это было со Стеннием, в среде бывших марианцев.[1279]

Следующей целью Помпея стала Африка. В свое время ее наместник Фабий Адриан выбил оттуда Метелла Пия, но в начале 82 года он стал жертвой мятежа: жители Утики сожгли его в собственной палатке (Цицерон. Против Верреса. II. 1. 70; 5. 94; Диодор. XXXVIII. 4; Ливии. Периоха 86; Валерий Максим. IX. 10. 2; Орозий. V. 20. 3). Однако сама провинция осталась под контролем марианцев. Теперь сюда стекались уцелевшие враги Суллы. Их возглавил зять Цинны, молодой Гней Домиций Агенобарб. Возможно, его собственные силы не представляли большой угрозы, однако его поддержал нумидийский царь Иарб, который в свое время изгнал с помощью марианцев прежнего царя Гиемпсала и занял его место.[1280] Одна часть армии Помпея высадилась в Карфагене, другая — в Утике. На его сторону перешло семь тысяч вражеских воинов. Правда, вскоре ктото из солдат Помпея добыл немало денег — как все считали, они нашли клад. Тогда остальные воины принялись перекапывать местность, надеясь найти там сокровища карфагенян. Полководцу ничего не оставалось, как с усмешкой наблюдать за достойными лучшего применения усилиями подчиненных, пока те не убедились в их тщетности (Плутарх. Помпеи. 11).

Зато куда больший успех сопутствовал им в борьбе с неприятелем. Несмотря на непогоду, войска Помпея не только разгромили Домиция и Иарба в ожесточенном сражении, но и захватили их лагерь. Оба они попали в плен и были казнены.[1281] Солдаты провозгласили своего молодого командующего императором. Однако он не остановился на достигнутом, но продолжил наступление и вторгся на территорию Нумидии, чтобы напомнить «варварам»: смута в Риме окончена, и мощь его велика попрежнему. Царскую власть вновь получил Гиемпсал. К победам над врагом Помпеи прибавил победы над львами и слонами, на которых охотился несколько дней. Он говорил, что даже звери Африки должны почувствовать силу Рима (Плутарх. Помпеи. 12; Ливии. Периоха 89; Евтропий. V. 9. 1; Орозий. V. 21. 13). Но дело было, возможно, не только в страсти молодого полководца к кровавому развлечению. Любовь к охоте на столь крупных животных, как львы и слоны, — одна из черт настоящего царя, и успех в ней в глазах местных жителей значил немало.