Книга David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Легко себе представить, что первые визиты в Нью-Йорк молодого Боуи, как подсказывает текст «The Jean Genie», были изнуряющими: это был вихрь уорхоловских вечеринок, обильного поглощения наркотиков, ничем не ограничиваемого творчества и сексуальных экспериментов двадцать четыре часа в сутки. Вероятно, странствия по серым равнинам New York Times были для Боуи менее насущным занятием.

Но сегодня в его манере разговора слышны осторожная интеллектуальность и глубокая приверженность леволиберальным идеям, которые делают его похожим на манхэттенского профессора. Его новый альбом Reality наполнен локальными признаками, и на нем стоит печать неприятия Джорджа Буша на культурном уровне — все это обычные явления в нью-йоркских кругах.

— Нью-Йорк оказал определяющее влияние, — говорит он об альбоме, — но не является его содержанием. Он гораздо больше говорит о Нью-Йорке, чем я сам ожидал, но я не хотел бы, чтобы он считался моим нью-йоркским альбомом. В первую очередь это альбом о времени, в которое он создавался.

Хотя некоторые песни на Heathen с их атмосферой скорби и опустошения будто бы говорили об одиннадцатом сентября, они на самом деле были написаны до этой даты. Песни Reality были сочинены уже после нее. И Нью-Йорк — новый дом Боуи — был в центре этих событий.

— Одиннадцатого сентября в истории Нью-Йорка была проведена жирная черта, — говорит он. — Это на самом деле изменило все в здешней культуре. В том числе в самых малозаметных вещах. Я был поражен солидарностью нью-йоркцев во время отключения электричества [из-за аварии в августе 2003 года]. Это было нечто абсолютно беспрецедентное. По-моему, в прошлый раз такое было в 1977 году, и я написал песню «Blackout», потому что я тоже при этом присутствовал. Я помню поджоги, мародерство, обстановка была очень неприятная. Но на этот раз все поддерживали друг друга. Просто поразительно. Никакого мародерства. Обычно это правило номер один: отключается электричество — не работает сигнализация — тащи все, что плохо лежит. Но в этот раз было что-то невероятное. Сейчас здесь определенно есть ощущение сообщества, какого раньше не было.

Он упоминает теории заговора, согласно которым теракты одиннадцатого сентября если и не были организованы американским правительством, то, по крайней мере, были использованы им для осуществления уже давно имевшихся планов. Многие из его подозрений основаны на материалах сайта неоконсервативного «мозгового центра» «The Project For The New American Century» («Проект нового американского века»), члены которого ратуют за доминирующую роль США в мире после холодной войны; среди них есть люди, близкие к Бушу.

— Меня поражает, — говорит он, — что кроме некоторых левых журналистов и изданий вроде Mother Jones никто не знает этот сайт или не придает ему значения.

(Вернувшись в Лондон, я получаю от Боуи несколько ссылок по электронной почте. По адресу www.newamericancentury.org можно найти манифест вышеупомянутого мозгового центра; некоторые аргументы оппонирующей ему стороны можно найти по адресу www.informationclearinghouse.info/article1937.htm.[140])

— Я не могу это понять: по-видимому, есть какой-то план, но никто не признает его существование. Все не то, что тебе об этом рассказывают.

Это недоверие к тому, что лежит на поверхности, — старая привычка Боуи: он всегда был главным ниспровергателем «аутентичности», к которой так стремились другие рок-музыканты. Теперь это недоверие стало сутью его нового альбома: не приходится сомневаться, что в даже в самом его названии слово реальность заключено в подразумеваемые кавычки или, по меньшей мере, снабжено подразумеваеым вопросительным знаком.

— С этим словом сейчас происходят странные вещи. Стало очень сложно сказать просто «реальность» — не «виртуальная реальность», не «реалити-шоу». Реальность обесценилась, но с другой стороны — что, собственно, обесценилось? Реальность сейчас — нечто вечно меняющееся, ускользающее. У каждого человека своя реальность.

Сам я старомоден и стремлюсь к абсолютной истине, поэтому не склонен верить постмодернистскому учению, что такой вещи не существует в природе. Сам Боуи тоже делает оговорку:

— Я знаю, что в странах третьего мира людям наплевать, верим мы в реальность или нет. Для них реальность существует, и неизбежная: бедность и так далее — реальность ежедневного выживания. Так что споры о значении этого слова — роскошь, которую могут себе позволить только немногие люди на Западе.

Но когда я упоминаю сатиру Тома Вулфа[141] на постмодернистов, Боуи возмущается:

— Меня восхищает его слог, но он очень эгоцентричный автор. В его мировосприятии есть какая-то узость, что-то очень пуританское, из-за чего я не испытываю к нему большой любви.

(Позвольте, тем не менее, порекомендовать вам сборник эссе Вулфа Hooking Up[142], где он очень едко пишет о модных веяних среди современных интеллектуалов.)

От сатиры мы переходим к мистицизму и каким-то образом заговариваем о Джордже Харрисоне, чью песню «Try Some, Buy Some» Боуи записал на Reality.

— Для него, — размышляет Боуи, — есть вера в какую-то систему. Но мне это кажется очень трудным. Не в повседневности: существуют обычные жизненные привычки, убедившие меня в существовании чего-то прочного, во что можно верить. Но когда я задумываюсь о философских вопросах — в эти «долгие одинокие часы» — это источник всей моей неудовлетворенности, я бьюсь над теми же вопросами, которые занимают меня с девятнадцати лет. Для меня ничего по-настоящему не изменилось. Все тот же духовный поиск, пугающе непомерная задача.

— Если ты можешь установить духовную связь с некоей ясностью, тогда все остальное встанет на свои места. Видимо, это даст какую-то нравственность, какой-то замысел, появится какой-то смысл. Но от меня это ускользает. И все же я не могу не писать об этом. Мой набор тем все уменьшается и уменьшается, и от него быстро остались только эти два-три вопроса. Но эти вопросы я задаю себе беспрестанно, и, видимо, это и есть суть того, что я написал за свою жизнь. И я не собираюсь останавливаться.

Моя преданность Боуи ни разу не пошатнулась в 70-е. В лучших традициях юношеского снобизма я отказался ходить на концерты большого тура Ziggy Stardust: я терпеть не мог всех новых фэнов, которые только что узнали о нем. И хотя мне очень понравились альбомы Aladdin Sane и Diamond Dogs, я не мог закрывать глаза на багровый «маллет», трико и, в целом, кошмарность визуального стиля глэм-рока. Когда Боуи преобразился в соул-боя на Young Americans, я наконец счел его приемлемо одетым и к 1976 году был уже готов согласиться сходить на его следующие большие концерты — тур в образе Тонкого Белого Герцога в поддержку Station To Station.