Книга Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

– Передайте гачупинос, что если они сдадутся, я лично гарантирую, что никому не будет причинено ни малейшего вреда. Я возьму их всех под свое покровительство, слово чести.

Прикусив кончик сигары, я оглянулся на безбрежное море ацтеков, грозившее затопить город. Интересно, как Альенде собирается доводить до людей приказы: при всем желании они вряд ли сумеют что-нибудь расслышать. Не говоря уж о том, чтобы понять.

Вряд ли Альенде даже задумывался об этом, а между тем большинство индейцев плохо владели испанским, если только знали его вообще. Не говоря уж о том, что они не доверяли Альенде, ибо видели в нем, обряженном в пышный мундир испанце, живой символ ненавистной тирании. Но поскольку падре, которого ацтеки почитали святым, с одобрением относился к этому человеку, они тоже волей-неволей с ним мирились.

Разумеется, и самому падре тоже было отнюдь не просто командовать армией такого размера. Ну посудите сами: как его приказы вообще могли быть услышаны? Кто должен был доводить их до исполнения, если отсутствовала традиционная цепочка командования, включающая лейтенантов, сержантов и капралов? Да и как вообще ничему не обученные солдаты могли правильно исполнять приказы?

Беспорядки начались уже с наступлением темноты. Сначала наши индейцы принялись ломиться в таверны, которые закрыли в ожидании осады. Потом кучка индейцев заявилась в местную тюрьму – они открыли камеры и выпустили всех подряд, не делая разницы между политическими узниками, убийцами и ворами. Свободу получил каждый, кто выразил намерение присоединиться к восстанию. Правда, первый порыв быстро сошел на нет, долгий марш к городу утомил наших индейцев, и скоро они завалились спать. Но, проснувшись поутру, с лихвой наверстали упущенное.

Банды ацтеков принялись вламываться в дома, не разбираясь, кому они принадлежат – креолам или гачупинос. Жилища отчаянно грабили; то, что не могли унести, ломали, били, устраивали поджоги. Скоро уже тысячи индейцев впали в неистовство, они выбивали окна, высаживали двери домов, лавок и складов, таща ворохами и охапками все, что только могли схватить.

Повсюду гремели крики: «Смерть гачупинос!» Всех белых людей, не только не успевших удрать гачупинос, но также креолов и даже светлокожих метисов вытаскивали из домов и нещадно били.

Индейцы как раз намеревались вздернуть одного креольского купца – они уже сорвали с него почти всю одежду, – когда в их толпу ворвался верхом на коне Альенде. Его сопровождали группа офицеров и я. Падре с нами не было. Я знал, что всю ночь он проверял захваченные запасы провизии и амуниции. Армия крайне нуждалась в продовольствии, оружии и деньгах. Солдатам надо платить, иначе на что же они будут содержать свои семьи.

Альенде попытался урезонить самозваных палачей, но в ответ услышал, что он не священник, которого они все любят и которому верят, а всего лишь один из испанцев, в военном мундире. В гневе он помчался прямо на индейцев, сбил одного наземь конем и принялся наносить удары клинком плашмя, используя смертоносное оружие вместо дубинки. Мы последовали его примеру, и в конце концов индейцы разбежались. Меня просто с души воротило от необходимости бить своих, но дело и впрямь приняло дурной оборот.

Обратив в бегство несостоявшихся вешателей, мы поскакали по главной, самой богатой улице города. Повсюду толпа громила особняки, высаживая двери и таща оттуда все, что подворачивалось под руку. А ведь именно здесь, по одну сторону площади, стоял собственный дом Альенде, а по другую – дом его брата.

При помощи и поддержке одетых в мундиры солдат Альенде мы пытались пресечь грабежи и насилие, угрожая смертью и не останавливаясь перед применением грубой силы, однако ничего не могли поделать с беснующимся морем ацтеков: это было все равно что хватать пригоршнями воду. Лишь прибытие падре позволило наконец несколько унять страсти, но даже ему оказалось не под силу быстро обуздать разбушевавшуюся людскую стихию.

Когда порядок с величайшим трудом был восстановлен, Альенде, багровый от гнева и возмущения, заявил отцу Идальго:

– Подобные бесчинства недопустимы и нетерпимы! Так мы лишимся поддержки всех креолов колонии.

– То, что происходит, ужасно, – согласился падре, и по его лицу было видно, что он действительно огорчен и потрясен всеми этими жестокостями. – Но испанцы грабили и насиловали этих индейцев всю их жизнь. Трудно ожидать, что восставшие рабы будут проявлять учтивость в обращении со своими бывшими жестокими хозяевами.

– Они безмозглые дикари! – вскричал Альенде.

– Дикари? – Идальго возвысил голос. – Может быть, вы забыли о зверствах Кортеса и его конкистадоров? Забыли о трех веках угнетения и насилия, творимого над этими людьми во имя золота и Бога?

Падре умолк, а потом продолжил уже более сдержанно, но твердо:

– Игнасио, я разделяю вашу обеспокоенность. Мы оба дали слово, что никто не подвергнется нападению и не лишится собственности. Но оглядитесь вокруг. С того момента, как мы провозгласили, что гачупинос следует выдворить обратно в Испанию, нами занят уже третий город. Мы призвали людей становиться под наши знамена, и наш призыв не остался без отклика. Сколько у нас людей – десять тысяч? Двенадцать? А много ли из них креолов? Пара сотен? Хорошо, если один из ста откликнулся на наш зов.

– Они присоединятся к нам, когда увидят, что мы побеждаем.

Падре схватил Альенде за руку.

– Amigo, о какой победе может идти речь, если у нас не будет солдат? Вице-король имеет в своем распоряжении семь или восемь тысяч человек. По всей вероятности, он уже приказал этим формированиям выступить против нас. Очень скоро нам предстоит сражаться не на жизнь, а на смерть. И эти индейцы, которых вы презираете, будут сражаться... и умирать.

Спор между вождями восстания звучал в моей голове и после того, как я нашел для Марины, Ракель и себя убежище в монастыре. Сестры приветствовали нас в воротах и предложили кров. Правда, пришлось объяснять им, что Марина не служанка.

Для меня было очевидно, что падре и офицеры, хоть и действуют заодно, отнюдь не братья. Идальго был истинным другом народа, искренним поборником независимости, которую считал необходимой для построения свободного общества, где все, вне зависимости от происхождения, религии или чистоты крови, будут равны. Но Альенде принадлежал к тому типу людей, который я знал слишком хорошо, – кабальеро. Его привлекали лошади, щегольская одежда – лучше всего роскошный мундир, – прекрасные сеньориты, особняки и прочее, что прельщает аристократа. Как и я сам, Альенде получил образование скорее в седле, чем корпя над книгами. Он смотрел на восстание исключительно с военной точки зрения – собрать свою армию, разбить армию вице-короля, изгнать гачупинос обратно в Испанию и провозгласить новое государство, в котором место изгнанников займут его сородичи-креолы.

Падре пылал мечтой о справедливости для всех. Для Идальго восстание было не просто военной операцией, а исполнением его личного обещания освободить угнетенных и выковать в горниле борьбы нацию равных людей. А вот Альенде, как я подозревал, дожидался того часа, когда он и другие офицеры-креолы смогут воспользоваться плодами победы. Выбора у него не было, ибо добыть желанную победу могли ценой крови не его драгоценные креолы, а одни только ацтеки. Успех или провал революции всецело зависел от них, а они верили исключительно падре и следовали за ним, а не за креолами.