Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В окошке рассвет. Ах, как он любил этот сказочный час… «Свет небес всё синей и синей…» Интересная вышла «песнь… Двадцать шесть их было, двадцать шесть».
Когда рано утром Чагин открыл кабинет, Сергей дремал на жёстком широком диване. Воды в графине не было. На массивном столе с бочонками-ножками лежала набело переписанная чудесная поэма.
Сергей знал, что случай непременно столкнёт его с братом Чагина, тем самым, комендантом советского посольства в Тегеране. Он же возит дипломатическую почту. Так и случилось. Не прошло и двух недель, как он жал руку Василию Ивановичу. Что-что, а очаровать человека Сергей умел. Затеяли прогулку на лодке по побережью. Ветер был свежий. Удивительно, но на деревянном борту масляной краской было намалёвано: «Пушкин». Отчего выбрали такое странное имя для судёнышка? Сергею это показалось знаменательным. Словно в плеске волн, тут, рядом, – дух его витал. Не так давно ведь носил цилиндр и крылатку. Думал, игра?! Просто так нельзя приблизиться к гению, особенно к Пушкину. Есть нечто мистическое в том, как он проникает, пронизывает жизнь, если коснуться его по-настоящему, душу окунуть в магию его слова. Особенно чувствовал дыхание его строк с тех пор, как старичок подарил ему «Ляксандров перстень».
Под шум ветра в ушах читал свои стихи. Всё самое лучшее и трогательное. Василий Иванович стал его другом.
«Бакинский рабочий» выпустил «Балладу о двадцати шести» с посвящением поэта: «С любовью – прекрасному художнику Г. Якулову». Проект памятника был замечателен и даже страшен в своей внушительности. Сергею он напоминал библейскую Вавилонскую башню. Этот проект он видел ещё в Москве, в гостях у Жоржа. Всё в его студии на Садовой, 10, напоминало о первой встрече с Исидой. Осеннее утро, пламень уст, её мягкие пальцы на шее, брызги синих глаз, розовость её походки, её глупый, наивный русский, водочка теплом по жилам… Долго вертел в руках фотографии погибших героев, двадцати шести… У Жоржа было собрано всё: статьи, вырезки, материалы о них.
Художник основательно проработал тему, чтобы сделать такой памятник. Сергей именно тогда подумал, что могла бы выйти неплохая поэма – этого от него ждут теперь в Советской России. Вот поедет в Баку скоро, под стук колёс, коротких, как шаги комиссаров, которых вели на расстрел, лягут строчки… Эти герои – масса, они разные, у них непохожие лица на фотографиях, он помнил их. Увы. Они – едины и безлики одновременно, так как были расстреляны вместе, легли на одной и той же железнодорожной насыпи. Весь смысл их пути – эта смерть.
В те свои приходы к Жоржу он познакомился с артистом Василием Качаловым. Качалов был мил, как-то особенно, по былому, интеллигентен и породист. Крупные черты излучали симпатию и силу. Через год, тоскующий и мятежный, преследуемый и гонимый, в холодной, неприютной Москве Сергей согреется душой у него в гостях…
Всё было буднично: она улетала на гастроли. Заработать «диньги» и вернуться в Россию. Только бесконечной грустью было полно её сердце.
Во что бы то ни стало ей хотелось привлечь внимание советского правительства к нуждам, бедственному положению школы. Вместе с детьми дала восемь прощальных концертов в Камерном театре. Танцевала Скрябина, Листа, Шопена, а главное, все революционные танцы, придуманные за этот год. Из старого репертуара была «Марсельеза». Ирландская джига на музыку Шуберта была искромётна. В зелёных туниках дети были подобны стайке чудесных птиц. «Карманьола», песня французских революционеров, звучала разгульно и одновременно торжественно. Дети пели её на французском, танцуя, бросали прямо в зал красные цветы. Они были удивительно трогательны. После заключительного, восьмого концерта Исида произнесла речь на немецком, которую перевёл Нейдер. Она говорила о своём детстве, о том, как надо раскрывать в детях умение танцевать, просила о помощи школе…
Жена Михаила Калинина, Екатерина Ивановна, пришла к ней за кулисы. Спросила, что она может сделать? У неё было простое, хорошее, будто вырубленное из мрамора некрасивое лицо. Каждый штрих в походке, поведении открывал правду: она из народа. Нечто грубое и прямолинейное – в манере держаться. Как она была непохожа на рафинированную, избалованную, развратную Коллонтай! Взгляд внимательный и жёсткий. Ей очень захотелось помочь Исиде, её школе. В этом она ощутила себя по-настоящему государственной дамой!
Чем помочь? Показать выступление детей всем партийным лидерам! Только если это будет уже завтра. Ведь послезавтра аэроплан унесёт её в Берлин… И жена Калинина помогла. На следующий день было выступление в Кремле. Четыре тысячи детей, пионеров и школьников, видели его, а ещё – вся партийная верхушка. Исида очень жалела, что не узнала эту женщину раньше. Танцевала, как всегда, – будто в последний раз. Полумёртвая, долго лежала после выступления. С ужасом видела: силы её иссякают… Но она сделала невозможное: школу не оставят теперь голодать.
Сергей часто думал об Исиде. Точнее, она всегда подспудно присутствовала в его мыслях. Так мы будто разговариваем про себя с самыми любимыми, но бесконечно далёкими. Мы поверяем им свои надежды и мечты, спорим, доказываем, убеждаем… Ерунда, она сама разберётся с паспортом. Милая, скверная девчонка. Где она сейчас? Улетела на аэроплане или ещё нет? Зримо представил её, точно был с нею рядом, как тогда, два с половиной года назад. Смешная девчонка. Сейчас она написала завещание? Вряд ли. У него ведь тоже нет нитей, которые бы крепко связывали с жизнью. Её, любовь, родные поля, бревенчатую хату, восторг юности – он всё отдал стихам. Только всё равно знал: Исида ждёт его. Будет ждать всегда. В Европе или в России. Вот бы махнуть к ней туда, за границу! Она бы удивилась! Ещё больше, чем тогда, когда забрался к ней на второй этаж на Пречистенке, через балкон. Улыбнулся милому воспоминанию. Сердце забилось чаще. Как он любил такие проделки! Всё равно грустно… Девочка моя, грустно…
Чагин читал Сергею свои стихи. Тот вежливо молчал. Думал: наверное, все начинающие поэты проходят этот путь: розы, слёзы, гроб и восторг. Но одно стихотворение ему понравилось чем-то. Там были такие слова:
Хоть бы словечко написала ему Сидора… Ведь жизни край – так близко. Видел это ясно в глазах Чёрного Якова…
Откликнулись в сердце эти строки. Повинуясь внезапному порыву, поставил под стихом Чагина свою подпись. Тот рассмеялся. «Да? Понравилось?» Сергей улыбнулся: его партийный друг ничего не понял.
Чёрный Яков не будет за ним гоняться. Слишком мелкая сошка для него – убивать. В запале мог бы, а так – не стоит его бояться. Яшка, или, как его Маяковский зовёт, Блюмочка, – это советский набоб, туз партийной элиты, авантюрист международного класса, шпион и шарлатан. Не нужен ему Есенин. Его будут убивать тихо, незаметные шестёрки… Если он через Персию не вырвется к любимой.
Исида перецеловала всех детей… Плакала.
В этот раз они не провожали её на Ходынское поле. Только Нейдер и Мира. Пилот ходил туда-сюда и нервно посматривал на Исиду. В пальцах держал московский торт для невесты в Германии. Она поняла его правильно: он не в восторге от того, что приходится вести аэроплан с такой знаменитой несчастливицей, как она. Тихо сказала:
