Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

– Будьте уверены!

Оба сдержали свое слово. Машина без отказа носилась повсюду, как «летучий голландец».

Она пришлась мне как нельзя более кстати. Прибыли первые англичане, привезшие снабжение, и Кутепов направил ко мне всех артиллеристов. Все они оказались симпатичными ребятами. Во главе их стоял майор Мин, с большими умными глазами и приятной внешностью. Он оказался отличным работником, организовал всех и работал не покладая рук. Я сразу же достал ему на Паровозостроительном заводе прекрасный состав, и он сам доставлял все нужное частям. Для обучения сложной материальной части смогли командировать молодых офицеров. Самый симпатичный лейтенант Джон Кеннеди остался для связи со мною. Это был высокий, красивый молодой шотландец, происходивший из [известного] клана Шотландского побережья, где недалеко от них проживали Эллиоты, предки моей матери, и древнейшие в науке и литературе кланы Дугласов, Скоттов, Гремов и прочих, давших столько героев и рыцарей.

– Но у вас в гербе рука с копьем? – спросил он меня не без беспокойства.

– Нет! У наших над щитом рука с мечом, а под гербом девиз: «Peradventure»[182]. Мы из Minto, Liddesdall [Roubislou].

– Ах, как я рад! – вздохнул он с облегчением. – Вы знаете, про тех идет дурная слава. Мой дед часто говорил мне «they are [bad name]»[183].

– У вас и акцент совсем как наш, и речь.

Я плохо справлялся с разговорным языком, но с литературой я был хорошо знаком, а дед мой передал мне свой акцент, которым говорила в его время вся аристократия.

Молодой шотландец привязался к нам, как к родным. От меня он буквально не отходил. В свободные минуты он давал уроки языка моей Але, которая с удовольствием пользовалась его услугами. В грамматике они ушли недалеко, но он привил ей чудное произношение благодаря ее музыкальному уху.

– Миссис Александра, у вас нет младшей незамужней сестры? – спросил он однажды. У нее была прелестная сестренка Лида, вылитая статуэтка Греза, но она уже была замужем за полковником Фаддеевым, с которым познакомилась на Красном хуторе, куда приехала к отцу.

– Ах, какая женщина! Моя мать взяла с меня слово, что я не женюсь на русской, – продолжал он. – Но я вижу, нет в мире женщин лучше русских.

Через несколько времени он получил телеграмму из штаба.

– Look men, gineme[184], – говорил он. – Какая обида: они назна чают меня адъютантом к генералу Голману. Это большая честь для меня, но я дорого дал бы, чтоб остаться с вами.

Из его глаз покатились слезы. На прощанье мы крепко расцеловались. Мы стали, как родные.

Англичане привезли массу обмундирования, которое тотчас же было выслано на фронт.

– Вашим людям я не оставил ничего, – отвечал мне Кутепов на мой вопрос. – Вы сумеете достать им сами.

Правду сказать, это меня взорвало. Но выход все-таки нашелся.

– В нейтральной зоне впереди наших позиций находится два вагона с сахаром. У нас есть кампионы. Разрешите…

– Ступайте немедленно и захватите, сколько можно, пока друзья и враги не растащили последнего.

Сахар поделили натурою. Казаки получили по полтора пуда, обер-офицеры – по три, штаб-офицеры – по четыре, а я – пять. Все это было загнано на базаре, а мы все приоделись.

Неожиданно мы с женой получили приглашение на банкет в городском саду. Присутствовали все члены городского самоуправления и масса посторонних. Между последними все старшие офицеры 31-й дивизии, в мирное время стоявшие в Харькове. За столом лились сердечные, искренние речи.

– Наш город высоко оценил вашу работу, – говорил мне Н. Н. Салтыков. – Благодаря вашей кипучей деятельности сотворен ряд чудес. У всех харьковцев на устах ваше имя. Осуществите нашу заветную мечту – один вы сможете это сделать, – воссоздайте из этих офицеров, из наших детей, кадры нашей родной 31-й дивизии. Мы все до одного придем к вам на помощь. И сами ведите ее в бой, в ваших руках она станет основой будущей великой Русской армии; мы вверяем наших граждан в ваши руки с безграничной верою в вас!

– Я глубоко тронут вашими словами, – отвечал я, – я пойду на все с вами. Но я поставлю будущим командирам полков одно непременное условие. Дисциплина в наших рядах должна быть абсолютна – и для солдат, и для офицеров, и для начальников. За убийства, грабежи и насилия над женщинами должна быть установлена смертная казнь без исключений, как в старом законе. Грабить военную добычу предоставьте одному мне. Но если я присвоил себе хоть что-нибудь и не раздал все тут же частям, то я даю право командирам полков расстрелять меня там же, на том же месте. Пусть это будет первая часть под незапятнанны белым знаменем.

Тут же за столом собрали и подписали мне два миллиона рублей на обмундирование. Я тотчас же просил граждан назначить комиссию для расхода этих денег. И в тот же вечер доложил обо всем Кутепову, который остался всем очень доволен и подал рапорт генералу Май-Маевскому.

По возвращении меня ожидал новый сюрприз. У дверей я нашел огромную афишу: «Завтра утром на Паровозостроительном заводе состоится закладка двух новых бронепоездов, пожертвованных городом: “Город Харьков” – “Генерал Беляев”».

Несмотря на поздний час, я схватил автомобиль и полетел в Университет к профессору Тиру.

Я крепко обнял его в благодарность за высокую честь – ведь никто, даже сам Деникин, не удостоился ничего подобного.

– Но что вы сделали со мной! – прибавил я. – Ведь я стану теперь мишенью со стороны всего начальства.

Он оторопел.

– Вот беда! Мы и не подумали об этом… Что же теперь делать?

– Спросите у Кутепова, пусть сам выберет ему имя. Кутепов назвал мой бронепоезд «На Москву!». Он не рассердился на меня за это.

Вскоре после этого в Харькове появился новый полномочный представитель Великобритании при генерале Деникине генерал Холман. Полный, высокий, типичный англосаксонец, он производил впечатление искреннего друга России и в то же время был сам поражен нашими успехами. «He bras put all his heat in Denicins chase»[185], – говорили мне про него хорошо знавшие его англичане. Ему предлагали второе место, в Индии, но он предпочел остаться на первом в России. Теперь он делает все, чтоб способствовать военному Главнокомандующему справиться со своей задачей.

От подъема харьковской промышленности он был в восторге. Посетив Паровозостроительный завод, он держал патриотическую речь рабочим, в которой, между прочим, указывал, что приехал разрушить существующее в России мнение о коварстве Альбиона. Речь его переводил я. Рабочие слушали с большим вниманием, но без особого энтузиазма. Узнав о формируемой мной дивизии, он горячо одобрил идею и обещал, со своей стороны, прислать для нее материальную часть… Мы расстались большими друзьями.