Книга Дуэль. Всемирная история - Ричард Хоптон

Откровенная резаная рана, открытая и кровоточащая, — служила предметом вожделенного желания для всех сторон. Ее намеренно зашивали грубо и как бы неумело, в надежде, уж конечно, что таким образом шрам останется на всю жизнь. Такая рана — особенно если не давать ей затягиваться, бередить и всячески препятствовать процессу заживления в последующие недели — может в общем и целом считаться средством обеспечить счастливому обладателю жену с приданым стоимостью, по меньшей мере, в пятизначную цифру.

Преимущества членства в корпорации не заканчивались сразу же после того, как студент покидал aima mater и выходил в большой мир. Выпускники поддерживали связь в рамках весьма влиятельной «сети из старичков», и неплохой набор дуэльных шрамов для них значил не меньше, чем масонское рукопожатие. Федерация делегатов корпорации Козенера, основанная в 1848 г., включала в себя 1500 постоянных и 4000 ассоциированных членов не полной занятости, не считая 25 000 «старичков». Сто восемнадцать корпораций связывали себя с ней дочерними узами{702}. Она представляла собой грозную и мощную машину, готовую взять под патронаж своих и не обделить, если нужно, бесчисленных корштудентен синекурами и теплыми местечками в той или иной профессиональной отрасли или же на гражданской службе. В 1903 г. в Пруссии 21 из 35 председательских кресел в местных правящих органах занимали выпускники из числа членов корпораций{703}. Надо ли удивляться, что дуэли продолжали процветать в верхних эшелонах немецкого общества?

Как и вполне характерно для дуэли, поддержка корштудентен оказывалась с самых верхов, да с таких, что выше некуда — от кайзера собственной персоной. В молодые годы — в 1877 г. — Вильгельм II (несмотря на сухорукость) состоял членом корпорации Боруссия и расточал умиление по поводу полученного опыта, когда вновь посетил университет в 1891 г.{704}. Никто как будто не усматривал в мензуре чего-то особенно позитивного — так, например, она находилась под особым запретом католической церкви, — но многие из тех, кто видел поединки, находили в ее ритуалах, по крайней мере, какие-то заслуживающие одобрения особенности. Ноулз полагал, что «такая форма упражнений очень важна для немецкого студента корпорации. Она учит его защищаться и делает из военного народа настоящих спартанцев». Марка Твена поразило другое и, если можно так сказать, с другой стороны: «Все обычаи, все законы, все детали и подробности, относящиеся к студенческим дуэлям, старомодны и наивны. Чрезвычайно серьезная, механически точная и аристократическая церемонность, с которой проводится все это действо, придает ему антикварного шарма».

В отличие от этих двух мнений, заключение Джерома, вероятно, несправедливо жесткое, если не сказать насмешливо-издевательское: «Мензура есть в действительности применительно к дуэли самое настоящее reductio adabsurdum (лат. «доведение до абсурда». — Пер.), То, что сами немцы не видят этого, просто смешно. Можно только сожалеть о недостатке у них чувства юмора».

Мензура руководствовалась четкими правилами и уложениями, на самом-то деле следование обычаям и установкам служило наиболее важным аспектом самого существования корштудентен. Как, впрочем, обстояло дело и с дуэлью в широком смысле. Как и в прочих странах, острота вопроса соблюдения предписанных ритуалов не в последнюю очередь заключалась в предусмотрительности — подобное послушание помогало защите отстаивать права дуэлянта на уголовном процессе против него. Немецкий дуэлянт — так же, как и его англо- или франкоговорящий собрат, — не страдал от недостатка рекомендаций в отношении того, как именно должно ему поступать в вопросах чести. Авторы не ленились производить книги, в которых разъясняли подробности дуэльного этикета. Одной из множества таких, появившихся на исходе девятнадцатого столетия, стала в 1889 г. работа Александра фон Эттингена «О вопросе дуэлей». Опус Фридриха Теппнера «Дуэльные правила для офицеров» в 1898 г. с его заявленной в названии адресной направленностью нацеливался на офицеров австро-венгерской армии. Автор — шутки ради, как можно предположить — даже снабдил работу двумя фотографиями с изображением офицеров, готовых принять участие как в пистолетной, так и в шпажной дуэли{705}.

Немцы славились как наиболее завзятые дуэлянты в Европе. Отдаваемое ими предпочтение пистолету перед мечом и святая вера в возможность по-настоящему защитить честь только перед лицом смертельного риска становились гарантией самого серьезного отношения к дуэлям в Германии. Тут не могло найтись решительно никакого места театральной легкомысленности большинства французских поединков. Когда в 1912 г. лейтенанты фон Путткаммер и фон Хееринген — оба младшие офицеры 27-го пехотного полка — пришли к необходимости положить конец спору на дуэли, условия были самыми жесткими; им предстояло стреляться с 15 шагов до тех пор, пока один из них не будет выведен из строя. Поддержку дуэли с твердым и решительным упорством оказывали не только военные, но и — благодаря мензуре — верхние эшелоны квалифицированной элиты, гражданских служащих и юристов. Более того, сам кайзер побуждал сливки общества отстаивать честь в поединках. При таком отношении, имея столь сильные позиции, дуэль в Германии — надо ли удивляться? — находилась в добром здравии даже в 1914 г., когда Европу охватил пожар Первой мировой войны.

Принуждение представителей немецкого высшего класса к восстановлению поруганной чести на дуэли носило очень жесткий характер. Попытаться избежать встречи — означало подвергнуть себя большому риску позора как в профессиональном, так и в социальном плане. Чтобы иметь возможность держать голову высоко поднятой, приходилось драться. В романе 1895 г. Теодора Фонтане, «Эффн Брист», дается четкая иллюстрация подобного рода давления. Героиня, по имени которой и названа книга, Эффи, вышла замуж за человека гораздо старше себя, Герта фон Иннштеттена, бывшего высокопоставленным гражданским служащим и доверенным лицом Бисмарка. Бракосочетание состоялось, когда Эффи было 17. Вскоре после этого она с мужем переехала в небольшой городок на Прибалтийском побережье. Фон Иннштеттен очень часто отсутствовал, и Эффи в конце концов завела короткую интрижку с майором Крампасом. Шесть или семь лет спустя, когда фон Иннштеттены уже переехали в Берлин, а интрижка осталась в далеком прошлом, о ней вдруг случайным образом узнал муж Эффи, наткнувшийся на пачку любовных писем Крампаса к его жене. Фон Иннштеттен тотчас же решил, не задавая никаких вопросов Эффи о том давнем деле, вызвать бывшего любовника жены на дуэль. Тем же вечером секундант — старый друг — приходит в дом фон Иннштеттена и слышит, как опозоренный муж клянет правила, принуждающие его искать поединка.

Ибо нет пути как-нибудь обойти это. Я все уже провертел в голове. Мы не просто какие-то люди, что живут сами по себе, мы часть чего-то большего, и нам надлежит постоянно помнить об этом большем, мы зависим от него, что несомненно… Где бы люди ни жили вместе, что-то складывается именно там и именно так, и это кодекс, по которому мы привыкаем судить обо всем — мерить им себя и других. Пойти против него недопустимо. Общество станет презирать вас за это, и в итоге вы станете презирать себя, наступит момент, когда вы не сможете более выносить этой пытки и приставите себе к виску пистолет… У меня нет выбора. Я должен{706}.