Книга Император Юлиан - Гор Видал

Моих друзей публикация этой сатиры привела в смятение, но я ничуть не жалею об этом. Я в резкой форме высказал многое, что накипело на душе, и все сказанное было чистой правдой. Приск заявил, что мое произведение весьма посредственно, а его публикация нанесла мне большой урон. В особенности он считал недопустимым признаваться, что у меня в бороде водятся вши. Но Либаний считает, что я одержал моральную победу над моими безымянными хулителями.

Либаний: Я действительно высоко ценю "Врага бороды". Его композиция безупречна, и, хотя эта работа во многом перекликается с произведениями многих других писателей (в том числе моими собственными!), я считаю, что в целом это выдающееся сочинение. Тем не менее Юлиан неверно меня понял, если решил, будто я одобрил его сатиру и счел ее воздействие положительным. Как я мог? История не знает примеров, когда император выступал бы против своих подданных с памфлетом! До сих пор правители отдавали предпочтение огню и мечу. Я уж не говорю о том, что ни один император не додумался до того, чтобы писать сатиру на самого себя.

Антиохийцы начали смеяться над Юлианом в открытую. Я бросился увещевать друзей и сенаторов, предупреждая, что не следует испытывать терпения императора, даже такого необычного, как Юлиан. Арестовав сенат, он действительно их припугнул, но отмена приказа окончательно всех убедила: Юлиан помешан, но безвреден. Разумеется, тихо помешанных императоров не бывает, но мои неоднократные предупреждения пропускались мимо ушей. К счастью, мне удалось спасти Антиохию от гнева Юлиана, ив то время я получил за это заслуженную благодарность сограждан, но впоследствии мои подвиги, естественно, были забыты или извращены злой молвой до неузнаваемости. Ничто не выветривается из памяти людей быстрее, чем оказанные им благодеяния. Именно поэтому великие люди стараются увековечить себя при помощи памятников с надписями, в которых подробно перечисляются их подвиги, иначе те, кого они спасли, не будут оказывать им никаких почестей даже при жизни, тем более посмертно. Герои должны сами позаботиться о своей славе. Никто за них этого не сделает.

Мне следует отметить - и я обязательно это сделаю при подготовке материалов к публикации, - что у анггиохийского сената были к Юлиану и обоснованные претензии. Хотя некоторые сенаторы действительно были замешаны в спекуляциях, почти никто из них не стал наживаться на голоде. Их единственная вина - халатность, поскольку они не создали запасов на случай голода, хотя и знали о неурожае, но если бы халатность государственных лиц рассматривалась как уголовное преступление, ни одному сенатору во всем мире не сносить бы головы. Послание Юлиана антиохийскому сенату было встречено почтительно, однако все сошлись в одном: установленные им чрезмерно низкие цены на хлеб вызовут еще больший голод, нежели дороговизна, созданная спекулянтами. Жизнь подтвердила их правоту. Зерно, продававшееся гораздо ниже себестоимости, мгновенно расхватали, и его опять не стало, а голод начался с новой силой.

Подозреваю, что Юлиан просто заигрывал с чернью в надежде заручиться ее поддержкой против состоятельных христиан. Здесь, однако, его ждала неудача. Моих сограждан можно купить задешево, но, будучи на редкость легкомысленными, они очень скоро забывают, что продались. Кроме того, Юлиан не позаботился о ценах на другие товары, а ключ к сердцу антиохийца в конечном счете - предметы роскоши. Поэтому-то, введя твердые цены, он потерпел точно такую же неудачу, как и Диоклетиан. Возможно, не умри комит Феликс так рано, предложенные им экономические реформы могли бы принести плоды. Это был блестящий финансист, всю жизнь искавший правителя, который бы согласился воплотить разработанную им сложную систему хозяйственного управления. Что касается меня, то я в этом вопросе консерватор и не очень верю в такие преобразования. По-моему, периодических неурожаев и сопутствующей им дороговизны не избежать, и со временем все входит в свои берега. Впрочем, я ведь не торговец и не финансист, я всего-навсего стоик!

Должен отметить, что комит Феликс был не чужд литературных амбиций. Как-то раз я целый вечер провел с ним в Дафне, в доме общего друга, и комит прочел нам несколько довольно любопытных стихотворений, если не ошибаюсь, о прелестях деревенской жизни. Неожиданная тема для такого закоренелого горожанина! Помнится, он сказал, что моя статья "Об Аристофане" заставила его совершенно по-новому взглянуть на все творчество этого великолепного комедиографа.

Юлиан Август

2 декабря, незадолго до полудня, ко мне прискакал гонец с ошеломляющей вестью. Никомедию снова постигло землетрясение. Все отстроенные здания разрушены вновь.

Услышав эту весть, я сразу же вышел из дворца в парк. Стоял холодный зимний день, было темно, моросил мелкий дождик. Обойдя дорожку для верховой езды с севера, я забрался в глухой уголок парка и стал молиться Зевсу и Посейдону. Я воссылал молитвы весь день, несмотря на дождь и порывы леденящего ветра, и остановился лишь с вечерней зарей. Два дня спустя мне сообщили, что подземные толчки в Никомедии прекратились в то самое мгновение, когда я начал молиться. Таким образом, наихудшее предзнаменование превратилось в наилучшее. Боги по-прежнему покровительствуют мне и внемлют моим молитвам.

Неделю спустя меня глубоко опечалила, хотя и не удивила, весть о том, что дядяЮлиан скончался во сне. Галилеяне тут же заявили, что его покарал Назарей за конфискацию ценностей из антиохийского храма. Но всем известно, что дядябыл тяжело болен уже несколько лет. То, что он столько прожил с такой тяжелой болезнью, меня даже удивляет. Не иначе как ему благоволил сам Асклепий.

Я очень любил дядю. Помимо завидных деловых качеств он был единственным связующим звеном между мною и моими родителями. Правда, был у него один недостаток, весьма, впрочем, распространенный, - скупость. Ему всегда было мало денег. Именно это омрачило нашу последнюю встречу: мы поссорились из-за того, что я подарил унаследованную от бабушки усадьбу в Вифинии одному моему другу-философу. Мой поступок привел дядю в ярость, хотя вся усадьба не стоила и одной из золотых ваз, украшавших его обеденный зал. Меня порок стяжательства, похоже, обошел стороной. У меня нет желания чем-либо владеть… Хотя, впрочем, нет: пожалуй, я жаден до книг. Их я хочу иметь без числа. Думаю, ради хорошей книги я мог бы пойти даже на преступление. Но в остальном я полностью лишен этой непонятной страсти, обуревающей большинство людей, даже философов, причем некоторые из них принадлежат к моему окружению.

Приск: Камешек в огород нашего общего друга Максима. Как раз в то время он скупал в Антиохии землю на деньги, полученные от продажи государственных должностей и титулов. Вспоминая те дни, я проклинаю себя за то, что не догадался ничего припасти на черный день, ибо я, в отличие от Юлиана, жаден, хотя и горд, и чрезмерная гордыня не позволяет мне унижаться до просьб о чем-либо. Мне нелегко принять подарок, но я бы не прочь украсть, только вот боюсь - поймают.

Дядя Юлиана был неплохим человеком, но страдал чрезмерным служебным рвением. Как-то он поведал мне, что его сестра Василина, мать Юлиана, была необычайно тщеславна. Когда она была беременна, он спросил, какой судьбы хотела бы она для сына, и та ответила: "Мой сын достоин лишь одной судьбы. Он должен стать императором".