Книга Затерянные в океане - Луи Жаколио

— Несмотря на все вынесенные мной страдания, на ту нищету, позор и унижения, какие выпали на мою долю, — говорил он, протягивая руку адмиралу, — я все-таки не могу забыть, что я — француз, что во Франции прошла моя молодость, что там я любил и верил в счастливое будущее!

— Неужели в вас не живет больше никакой надежды? Ваша молодая жизнь, приостановленная в момент самого ее расцвета, еще сулит вам много светлых дней!

— Для меня светлыми днями будут только дни отмщения!

— Мне вполне понятен ваш гнев и ваши обиды; но так как вы были осуждены неправильно и незаслуженно в Париже, то в том же Париже, перед лицом всех ваших обвинителей, вы должны требовать восстановления ваших прав и вашего честного имени, и перед лицом всех доказать свою невиновность и покарать виновных… Таково мое мнение. Если же вы окольными, негласными путями станете мстить своим врагам, то хотя и испытаете удовлетворение вашей жажды мщения, но все-таки по-прежнему останетесь тем же каторжником, лишенным прав, тем же опозоренным человеком, как сейчас. Этого ли вы хотите? Кроме того, в глазах общества и закона ваше справедливое мщение будет только разбоем и преступлением, достойным наказания, — и из судьи вы превратитесь в заурядного преступника, в своего рода «браво», который укрывается за своим громадным состоянием для того, чтобы безнаказанно поражать своих врагов. Это ли роль, которая вам по душе?

— Но если никакая реабилитация для меня невозможна, то неужели я должен покорно склонить голову перед опозорившим мое честное имя вердиктом? Если суд человеческий обесчестил невинного, то кто может поручиться, что этот самый суд не будет столь же слеп и несправедлив и во второй раз?!

— Кто вам поручится за это? Я! Я, который убежден в вашей невинности, который сумеет передать свое убеждение судьям. Если я поручусь за вашу честность, поручусь за то, что вы никогда не были виновны, то вам воздадут должное — справедливость восторжествует; кроме того, у вас есть еще и Гастон де Ла Жонкьер…

— Да, но увы! — и тогда, когда я впервые сел на скамью подсудимых, подле меня было много добрых и преданных друзей, но все же суд осудил меня!

— Это объясняется тем, что в вашем деле были весьма темные стороны, которые так и остались неразъясненными…

Я знаю Прево-Лемера и не могу допустить, чтобы он заведомо позволил осудить на каторгу невинного человека, особенно вас, к которому он питал добрые чувства. Кто-нибудь очернил вас в его глазах. Вероятно, виновные. Так приезжайте же во Францию на вашем «Лебеде»; будьте для всех вольным янки, путешествующим на своей яхте для собственного удовольствия… Я готов поручиться, что никто не побеспокоит вас, а ловко организованным дознанием мы в конце концов сумеем отыскать воров.

Речь адмирала убедила Эдмона Бартеса, и они вместе с Уолтером Дигби решили следовать за французской эскадрой, вплоть до порта приписки. Это внезапное решение, конечно, весьма удивило Кианга, Лу и Чанга, но преемник старика Фо скоро сумел убедить их, что Квангу не приличествует оставаться под тяготеющим над ним и позорящим его обвинением, так как Король Смерти должен стоять с высоко поднятой головой и смелым, гордым и самоуверенным взглядом перед лицом Поклонников Теней. Тогда китайцы сами одобрили его путешествие во Францию и еще раз уверили своего Кванга в безграничной ему преданности и почтении.

Счастливые тем оборотом, какой начинало принимать дело, Ланжале и Гроляр высказали желание быть принятыми в число пассажиров «Лебедя». Но если на принятие Ланжале последовало всеобщее согласие, то относительно старого сыщика дело обстояло совершенно иначе: его не хотели допускать в свою компанию. Тогда Ланжале обратился за содействием к де Ла Жонкьеру и открыл ему тайну рождения Эдмона Бартеса.

— Но позвольте, господин де Сен-Фюрси всегда ожесточенно преследовал своего сына или, быть может, мнимого сына! — возразил де Ла Жонкьер, донельзя удивленный открытием Ланжале.

— Вы так думаете? Ну, так расспросите его самого и по его ответам судите о его намерениях!

По этому поводу произошел длинный разговор между Гроляром и де Ла Жонкьером, и на вопрос последнего: «Что вы сделали, чтобы защитить или спасти своего сына, которого постигло такое страшное несчастье?» — сыщик с гордостью отвечал:

— Я ему вернул свободу, я содействовал тому, чтобы он мог занять положение, равное положению его врагов, и в то время как я возвышал его, я всеми силами старался унизить их.

— Каким образом? — спросил удивленный де Ла Жонкьер.

— Я не буду говорить вам обо всех мучениях, какие я вынес во время процесса Эдмона, и все надеялся, что будет отдано предписание о прекращении дела или же что ему вынесут оправдательный вердикт. Но когда он был осужден, осужден за кражу, как простой вор, я не могу вам сказать, что я вынес тогда… Убежденный в его невиновности, я поклялся тогда же вырвать его из унизительного и страшного положения каторжника, освободить его, дать ему средства отомстить за себя и вернуть ему прежнее положение среди бывших его товарищей и честное имя, так несправедливо отнятое у него.

— Какова же была ваша роль в тех событиях, которые способствовали освобождению Бартеса и получению им титула Кванга?

— Погодите, вы сейчас увидите сами. Мои заслуги в парижской полиции создали мне репутацию чрезвычайно ловкого человека и приобрели мне доверие моего начальства. Когда я узнал о похищении «Регента», произведенном четырьмя китайцами, прибывшими во Францию, чтобы вернуть себе скипетр, необходимый для коронования монарха Небесной Империи, то тотчас же подумал о той пользе, какую можно было извлечь из всего этого. И вот мне удалось добиться назначения в Новую Каледонию для содействия господину Прево-Лемеру, бывшему тогда главой суда в Нумеа. В том состоянии духа, в каком я его застал, мне было трудно уговорить его согласиться на бегство пленников, бегство заранее обдуманное и подготовленное мной, чего, однако, и сами спасаемые не подозревали. Но вы не хуже меня знаете этот эпизод, доставивший столько беспокойства командиру «Бдительного» господину Маэ де Ла Шенэ, зятю Прево-Лемера.

— Да, действительно, я слышал о неприятностях этого господина.

— Мало того, благодаря мне Эдмон мог бежать не один, а с группой надежных, преданных друзей. Без его ведома я окружил его этими людьми; вы их знаете: Порник, Данео, Пюжоль и Ланжале, ставший теперь моим самым близким другом; все они вполне оправдали мое доверие. Когда я, желая испытать их, попробовал подействовать на Ланжале подкупом, то помните, как мне за это досталось. Удостоверившись, что положиться на этих людей можно, я облегчил им побег, но чтобы добиться своей цели, мне следовало по-прежнему оставаться агентом полиции, беспощадно преследующим беглецов. Мне нужен был тогда сотрудник, и я избрал для этой роли Люпена, которого и командировал к тем, кому я способствовал бежать с каторги.

— Люпена? Этого каторжника, этого негодяя, который симулировал такую безграничную благодарность в Эдмону и который, в сущности, был только вашей креатурой!

— Да, опустившийся до низшей ступени, этот человек не утратил в глубине души благородства чувств, хотя эти чувства и заснули в нем под влиянием голода, нищеты и всеобщего презрения. Этот человек ничего не симулировал; нет, он был глубоко привязан к моему сыну, — и я был спокоен до тех пор, пока знал, что Люпен подле него. Говорю, все мои действия, все малейшие случайности были мной предвидены и рассчитаны для того, чтобы отнять «Регент», отомстить за моего сына и вернуть ему его честное имя. Теперь алмаз у вас — ну и прекрасно! Остальное я вам расскажу в другой раз.