Книга Крейсерова соната - Александр Проханов

«Милый мой, Сереженька, где же ты, ангел мой?.. Отзовись из своего далека!.. Не вздумай сюда приходить!.. Они ищут тебя, хотят схватить и замучить!..» – с этими мыслями Аня опустилась обреченно в кресло и стала ждать.

Свет погас, и началась увертюра, пленительная и непривычная для слуха москвичей музыка, исполняемая на турьих рогах, на скрученных жилах носорогов, включавшая в себя крики живого, привезенного из Африки бабуина, звуки забиваемых в дубовую доску, на разную глубину, гвоздей и свист циркулярной пилы, когда та перепиливает стальной канат. Занавес поднялся, и зрители увидели фрагмент площади Маяковского с узнаваемым памятником революционному поэту. Именно здесь проходил митинг «лимоновцев», которые, все в черном, танцевали бурный танец революции, размахивали флагами, пускали в небо конфетти, серпантины и воздушные шарики, угрожая режиму восстанием. Некоторые ложились на землю, перекрывая трассы федерального значения. Некоторые опускались на ягодицы, изображая сидячие забастовки. Затем все вскакивали и несли на головах убитого в сражении товарища. Оркестр на туго натянутом высушенном хвосте кенийского козла играл «Марсельезу», «Интернационал», «Еллоу субмарин» и «Хеппи бесдей ту ю».

Публика ликовала, хлопала. Молодежь восторженно свистела. Несколько молодых людей в кожаных куртках вскочили в рядах, вскинули сжатые кулаки, выкликая партийный возглас «лимоновцев» «Да, смерть!..», скандируя: «Со-ци-а-лизм!.. Со-ци-а-лизм!..»

На сцене, в лазерной подсветке, стройный, в кожаном, до земли, плаще, поблескивая пенсне, неся перед собой черный, узкий клин бороды, появился Лимонов. Все расступились, открывая дорогу Вождю. Он шел танцуя, вставал на носки, резко поднимая согнутую в колене ногу, замирал на другой ноге, скрестив на груди руки, внезапно делал выпад в сторону того или другого соратника, указывая на него длинным перстом. И соратник падал ниц, изображая культ Вождя, слепое повиновение, готовность умереть за идею национал-большевизма. Лимонов, описывая множество танцевальных спиралей, дошел, наконец, до трибуны, вскочил на нее, встал на руки, изобразив поднятыми ногами скрещенные серп и молот, и в таком положении произнес страстную революционную речь. При этом оглушительно ревели длинные узбекские трубы, грохотал лист кровельного железа, мелодично позванивала лопасть американского вертолета «Апач», сбитого над Басрой.

Зал, пораженный экстравагантностью балета и неистовой энергией танцоров, разразился аплодисментами.

Сидящая в партере супружеская пара миллионеров обменялась впечатлениями:

– Ося, тебе не страшно?

– Мне страшно интересно, Софа. Так вот как они, оказывается, потратили мой спонсорский взнос!

Лимонов сошел с трибуны. Все расступились, освобождая место Вождю. В круглом пятне прожектора, ярком как огненное озеро, Лимонов встретился со своей возлюбленной, совсем еще девочкой, которая протянула любимому белую морскую свинку. Девочке было всего восемь лет, она любила животных и принесла зверька из школьного живого уголка. Они стали танцевать втроем, причем морская свинка употребляла приемы классического балета – взлетала в воздух, невесомо парила, чем-то напоминая молодую Плисецкую. Это был лирический танец целомудренной любви. Лимонов скинул кожаный плащ, оставшись в одних алых плавках. Втроем, под звуки тростниковых дудок, вставленных в кузнечные мехи и исполнявших мелодию «Спят усталые игрушки…», они легли на землю. Соратники накрыли их национал-большевистским знаменем, прижали пальцы к губам, требуя соблюдать священную тишину, которая воцарилась в зале, нарушаемая рыданием старой девы из Академии наук, которую растрогала любовь жестокого революционера к беззащитным девочке и свинке.

Те же чувства испытывали миллионы телезрителей в России и за рубежом, куда антенны Си-Эн-Эн донесли прекрасную и лирическую историю любви Лимонова.

Стареющая эмигрантка в Бронксе, знавшая Лимонова в пору его американских скитаний, попивая джин с тоником перед барахлящим «Панасоником», скептически заметила:

– При чем здесь свинка!.. В скотоложестве Эдуард не был замечен… Впрочем, все его бабы, за исключением меня, были скотскими созданиями…

Следующая сцена балета изображала танцующий ОМОН. Отряд усмирителей бунта готовился к сокрушительной атаке. Художник Шемякер, большой мастер стилистических нюансов, блистательно поработал над костюмами. Если «лимоновцы», включая самого Вождя, напоминали хрупких и энергичных комаров с изящными движениями тонких конечностей, с порывами и метаниями, как будто бы их сносил легкий ветер, то омоновцы были похожи на тупоголовых и сильных жуков. В черных, с синим отливом, куртках, в белых шлемах, с начищенными щитами, которые они подымали, как жуки подымают надкрылья, омоновцы строились в ряды, рассыпались цепью, образовывали клин, падали на колено, прячась за щиты, и при этом живописно играли мускулами, грохотали палками, бряцали наручниками. Омоновцы образовали строй, напоминавший тевтонскую «свинью». Взыграли флейты, сделанные из морских раковин. Печально завыл ветер, специально доставленный в больших целлофановых мешках из прибалтийских дюн. Под заунывную музыку из кинофильма «Александр Невский» рыцари правопорядка двинулись на возмутителей общественного спокойствия.

Тележурналист Крокодилов, когда-то работавший театральным критиком, был в восторге от происходящего. Друг Лимонов сидел в тюрьме и не мог упрекнуть его в предательстве и иудином грехе. Зато образ Лимонова был безопасен, был во власти Крокодилова, который вытворял чудеса: управлял съемкой, включал в работу то одну, то другую телекамеру, переговаривался по рации с операторами, с режиссером в студии, с кунгами стоящих снаружи ретрансляторов и при этом наблюдал за лицами зрителей, направлял объектив на пышную грудь владелицы мехового магазина в Столешниковом, на которой от дыхания шевелились и сверкали бриллианты, показывал, как целуются на задних рядах два молодых гея, и уже несколько раз останавливал объектив на прелестной молодой женщине в вишневом платье, которая, казалось, не следила за великолепным спектаклем, а думала о своем.

Последовала великолепная сцена схватки. Омоновцы, жужжа как свирепые жуки, колотя себя в грудь дубинками, выставляя вперед слепящие щиты, двинулись на «лимоновцев», рассекли их эфемерный строй железным клином, отчего отдельные танцоры-«лимоновцы», кружась волчками, отскакивали, словно стружки от стального резца. Но разъятая толпа революционеров снова смыкались. Вновь свирепый клин, напоминавший марширующую массу скарабеев, вторгался в толпу – под музыку падающих в котел раскаленных камней, которые сбрасывали за сценой оркестранты, и под трагическое блеяние живого барана, которого резали другие оркестранты, усиливая звук мегафонами. Ужасен был танец омоновцев, избивавших упавшего борца. Неутомимо взлетали и опускались дубинки. Несчастного давили щитами. Кружась и демонстрируя бицепсы, усмирители налетали на поверженного и приемами карате наносили ему удары ногой в лицо. Зрительный зал гудел. Из рядов раздавались возгласы: «Фашисты!.. Палачи!» – это кричали молодые сторонники Лимонова. Из других рядов доносилось: «Не будете хулиганить на улицах!.. Нету от вас прохода!..» – это кричали респектабельные служащие банков, корпораций и совместных предприятий.