Книга Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Кстати, Сапега дал «добро» на точно такое же чуть раньше самого Ходкевича. Правда, с ним я запустил в ход иное. Дескать, честно расскажу гетману о причине, по которой Ян-Петр написал свое обманное письмо, и попрошу не сердиться на своего соратника. Лишь после этого, да и то сделав оговорку — он положит саблю только вместе с гетманом, не иначе, — Сапега согласился.

Попутно я успел завербовать еще одного человека. Получилось само собой. Когда Ходкевич в очередной раз прикорнул, и, судя по всему, часа на два-три, не меньше, я сделал очередную остановку и пошел в лесок. Кости размять, прогуляться, природой полюбоваться, а она тут красивая. Корабельные сосны в три обхвата, стройные, так и рвутся в синь-небо, солнышко жарит вовсю, птицы поют, жизнь славят — лепота.

Поначалу появившийся передо мной Корела вызвал раздражение. Маленький, кривоногий, нос перебит, на щеке рубец уродливый. Понимаю, боевые шрамы украшают мужчину, да и человек он хороший — надежный, верный, хозяин своего слова. Просто не вписывался атаман в окружающую идиллию. Чужеродное пятно. Но настрой у Андрея Ивановича был под стать обстановке — на лице умиротворенность, чуть ли не блаженство. От меда? Непохоже. Если и выпил, то грамм двести, не больше, а они Кореле как слону дробина.

— А я ить и сам с ентих краев, — буркнул он, явно желая поговорить.

— Из Эстляндии?! — несказанно удивился я, с сомнением глядя на его черные волосы.

— Не-э, оттель, — кивнул он куда-то на северо-восток. — Меня потому так и прозвали, из-за родных мест.

— Из Карелии, значит, — кивнул я. — И что? На родину потянуло?

— Жжет, — поправил он, пояснив: — В груди жжет, потому как тянуться некуда. Свеи сожгли там все. И деревню, и дом мой, и… — Он не договорил, вяло отмахнувшись. — Не о том речь. Я тута помыслил… Не хочу на Дон. И в Москву сызнова возвертаться не желаю. Коль так все складывается, хотелось бы кой-кому должок отдать. Эх, здесь бы мне осесть. Тока… нельзя, — завершил он неожиданно.

— Нельзя почему? Жить не на что? — осведомился я. — Помогу. И с домом, и вообще.

— Сопьюсь, — мрачно сообщил он. — Без дела мне нельзя. Вот и хотел с тобой о том покалякать. Умен ты, князь. Иной и волосом сед, да в голове ума нет, а у тебя и волос льняной, да ум золотой. Можа, подскажешь, как дальше быть, где в ентой жизни смыслу сыскать, а то сам не пойму, чего жаждется. То на простор душа рвется, рука к сабельке тянется, а то об ином мыслится, вовсе напротив: чтоб тихо, уют, ну и баба где-то рядом была, да не такая, кои в кружалах шастают, а… — Он тяжело вздохнул.

У-у, созрел атаман, окончательно созрел. А я-то, дурак, думал, как к нему подойти, чем улестить, дабы тут оставить, на страже рубежей приморских, а он сам спекся. Пора из печи вынимать, не то пригорит. И ходить вокруг да около не стал, влепил напрямую.

Мол, и у меня проблемка. Не управиться одному Ратману Дурову, особенно если и впрямь на два фронта сразу война начнется. Не разорваться же ему. И получается у нас с тобой, что мы наши проблемки сможем запросто решить, пойдя навстречу друг другу. Ты — ко мне на службу, а я тебе — волю вольную, с прямым подчинением Москве.

А касаемо жажды тишины с уютом объяснимо: годы. Потому и тянет, поскакав да порезвившись, в тепло родного очага. Да и сам будешь знать, что не просто рубежи защищаешь, но и домик родной, где из печи хлебным духом несет, щами наваристыми, да чьи-то глаза на тебя с любовью и восторгом смотрят. И не как на защитника, но как на сокола ясного, краше коего во всем свете нет. А тут и детишки обступают, на колени залезть пытаются, про ратные подвиги просят рассказать. А глазенки такие пытливые, такие…

Корела поначалу мечтательно слушал, блаженно щурясь, как кот, обожравшийся сметаны, но чуть погодя встрепенулся, взвыл:

— Да кто меня таковского в мужья возьмет?! Кому я сдался?! Да и нет тут никого из нашенских.

— Из карелок?

— Из русских, — мрачно поправил он.

— Значит, на все остальное ты согласен? — уточнил я. — Ладно. Полдела сделано. Быть тебе командиром Первого казачьего особого полка. А что до жены — ты, главное, выбери подходящую, а за остальное не волнуйся. Сам свататься поеду, и пусть попробуют отказать. Я даже подскажу, где искать. И поверь, далеко ехать не придется, — заговорщически подмигнул я ему, вовремя припомнив, что совсем скоро на новые земли переселится волхв Световид, а у него девки как на подбор, и отказать мне он не должен. — Так как, договорились? — И протянул опешившему от моего напора атаману руку.

Корела немного помедлил, но решился и руку мою принял. Правда, уточнил:

— Точно ли сосватаешь? Не обманешь?

— Года не пройдет, как ты жену в дом введешь, — твердо пообещал я.

А вот в Колывань я успел еле-еле…

Глава 38

КОЛЫВАНЬ

Оказывается, Мария Владимировна, безвылазно сидевшая в замке Тоомпеа, который она сделала своей резиденцией, уже намеревалась уступить прибывшим к ней шведским послам половину своих владений, удовольствовавшись Ревелем, Нарвой и восточным побережьем Балтийского моря. Очень уж напористо действовали ребятки. Да и послание было состряпано грубое, чуть ли не хамское, вот она и растерялась, даже не думая, а есть ли у нее теперь право раздаривать земли.

Но отчитывать я ее не стал, пожалел, ибо вид у нее был… Глаза красные от недосыпания, веки припухшие, щеки одутловатые, кожа землистая. И постоянно эдак по-старушечьи куталась в шубу, жалуясь, что ей в каменных стенах холодно. Словом, гораздо больше походила на инокиню, чем на королеву, — хоть снова в монастырь отправляй, благо он рядом с ее замком. Правда, доминиканский.

Но это в первые минуты встречи. Узнав об одержанных победах, она стала приходить в чувство и на следующий день выглядела вполне нормально, чему поспособствовало питье Резваны, которым она угостилась на ночь. А когда утром следующего дня она приняла парад победы и, приняв у Ходкевича и Сапеги поднесенные сабли, милостиво допустила их к целованию руки, и вовсе раскраснелась, хоть прикуривай. Да и во всем остальном полная противоположность себе вчерашней. В лице — надменность, в жестах — величавость, в глазах — злость за пережитое унижение.

Спустившись со своего пьедестала-трона, на котором восседала во время парада, Мария Владимировна неторопливо направилась к послам, специально приглашенным на это мероприятие и стоящим подле боковой стены замкового двора, шагах в десяти от нее. С наслаждением наступая на польские знамена, валявшиеся под ее ногами, словно давя их, как гадюк, она не шла к шведам — шествовала, горделиво вскинув голову. Остановившись напротив и дождавшись, пока те разогнут спины после поклона, королева, выдержав паузу, властно произнесла:

— Ныне сами зрите, сколь у меня силушки. Ежели Карла жаждет того же, — и она указала на лежащие знамена, — что ж, я готова и его тряпками здешние улицы застелить.

Я негромко кашлянул, намекая, чтоб не зарывалась. Они, конечно, свиньи, кто спорит, сам убедился, прочитав их послание, но уподобляться им в хамстве ни к чему. Мария Владимировна чуть виновато покосилась на меня, грустно вздохнула (остановил не вовремя, не дал душеньку отвести) и нехотя поправилась. Мол, готова жить со всеми в миру и ладу, коль они сами того хотят. Но не удержалась, прибавив: