Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За три дня до возобновления Думы, 16 ноября, происходило совещание бюро блока с представителями общественных организаций (городского и земского союзов и военно-промышл. комитетов), на котором вырабатывались тактические директивы на ближайшее будущее в те «будни», которые должны наступить после «блестящей победы». Настроение собравшихся можно охарактеризовать тогдашним письмом, отправленным большевиком Шляпниковым заграничным товарищам в Швейцарию (т.е. Ленину). Шляпников узнал, конечно, стороною о том, что говорилось 16 ноября, и препарировал несколько тенденциозно свою информацию (слова «будни» и «блестящая победа» заимствованы из этого письма), но его информация в общем совпадает и с отчетом полицейско-жандармской агентуры, и отчасти с записями самого Милюкова.
Докладчиком, как всегда, был Милюков. Большинство ораторов настаивало на том, что «агрессивная политика Думы дальше невозможна», и рекомендовало даже воздержаться от созыва в ближайшее время съездов общественных организаций, которые могут предъявить неисполнимые требования к Думе. В действительности никакого единства в блоке не было: если умеренный Стахович в заседании 16 ноября доказывал, что «тактически сделано ужасно много», что «Дума одержала блестящую победу», что теперь «Дума должна благодарить за удаление Штюрмера и показать свою способность работать», то столь же умеренный Годнев доказывал, что Думу ни в чем не удовлетворили и что Трепов – тот же Штюрмер, «только более ласковый». Основная причина «зигзагообразной» тактики блока лежала, конечно, не в каком-то особом «лицемерии» его руководителей, не в «лживой природе кадетского либерализма», а в нежелании последовательно вступить во время войны на революционный путь, хотя бы для достижения только политических целей и в сознании рискованности такого пути. В дни революции, уже в период захвата власти большевиками, в газете «День» (ноябрь) виднейший марксистский идеолог в России Потресов, умевший всегда государственные интересы противопоставить партийной фантастике, бросил либералам упрек, что они не сумели во время войны направить национальное движение на правильный путь – борьба должна была направляться «против Гогенцоллернов и Романовых». «Наш век» (т.е. перелицованная «Речь») ответил, что тогда «Россия была бы разбита еще в 14 г.». Отсюда непоследовательность тактики либерально-демократических элементов, входивших в блок и идеологически доминировавших в нем, – увлечение парламентской иллюзией «министерских комбинаций», боязнь нарушить фиктивное «единство общественного фронта», перемежавшиеся с революционными действиями, к каким в теории надлежало отнести думское «зрелище» 1—3 ноября. (Впоследствии в «Истории революции» Милюков с чрезвычайным преувеличением для эпохи, им описываемой, назвал свое «парламентское слово» «штурмовым сигналом к революции»: «общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 г. началом русской революции».) Противоречие делало тактику нежизненною.
Прогрессивный блок, независимо даже от господствовавших в нем настроений, зависевших отчасти от среды, из которой он вербовался, не был склонен вступить на более активный путь и повести иные «разговоры» уже в силу того, что надеялся «в конце концов» оказать влияние на верховную власть и так или иначе наладить совместную работу правительства и общественности. Хотя Коновалов и доказывал в заседании 16 ноября, что «в перерождение власти никто не верит», иллюзию возможности соглашения поддержал Родзянко, рассказавший 18-го в блоке о своей аудиенции у Царя. Председатель Думы испрашивал аудиенцию до открытия сессии Гос. Думы, но получил ответ через председателя Совета министров, что прием может состояться только после возобновления занятий палаты. По записи Милюкова доклад был выслушан с большим вниманием: «Царь курил и бросил курить», когда председатель Думы докладывал «правду» о настроении в стране. Родзянко указывал на опасность не обращать внимания на это настроение (он прочел обращение общ. орг.) и оставлять в правительстве лиц, которые возбуждают повальную ненависть. Родзянко коснулся «окружения престола»: «Не выбьете из головы, что Распутин, купленный человек, имеет большое влияние, – императрица…». «Что же, я первый изменник?» – рассердился Николай II. Родзянко протестовал: «Разве может помазанник?» На указание Родзянко о слухах по поводу роспуска Думы Царь заметил: «Я первый раз слышу от вас». – «Тогда ваши министры – предатели, потому что они нас пугают, что В. В. хотите распустить. А роспуск угрожает Вам и династии». – «Я это отлично понимаю и намерения распустить не имею. Я преподал указания Трепову, он мне читал, и я одобрил». – «В. В., я не вправе просить разрешить мне сказать с кафедры, но можно ли передать друзьям?» – «Можете передать, что я очень желаю, чтобы Дума работала вместе с правительством».
Предупреждению Родзянко предшествовало предупреждение со стороны вел. кн. Ник. Мих. Последний, в письме 1 ноября (известном нам только по тексту, сообщенному самим автором в дни революции сотруднику «Русского Слова»), пытался открыть «всю истину» после того, – писал он, – «как твоя матушка и твои обе сестры меня убедили это сделать». Историк лишь попутно упоминал о «конституции»; «когда время настанет – а оно уже не за горами, – ты сам с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобой и законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17 октября 1905 года». Центром письма, написанного «накануне эры новых волнений, скажу больше – накануне эры покушений», была А. Ф. – «твое собственное освобождение от создавшихся оков». «Корень зла» в «заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды», Ал. Фед. То, «что исходит из ее уст, – есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды»408.
Для оценки позиции блока нам, конечно, важнее то, что записал Милюков. Оно определяет полученное впечатление. Для характеристики изменения позиции блока может служить инцидент, происшедший с Треповым еще до назначения его премьером. 6 ноября он был, в качестве министра путей сообщения, допущен для объяснений в заседание военно-морской комиссии. В заседании бюро блока 8-го, когда еще не остыл боевой дух оппозиции, этот казус, противоречащий заявлению блока об отказе работать с правительством (Трепов влез без вазелина), создавший прецедент и свидетельствующий, что «это поле битвы проиграно блоком», подвергся специальному обсуждению, и председатель комиссии Шингарев должен был объяснить, что он не предполагал, что оппозиция Думы означала полный «саботаж» правительства. На почве оппортунизма блока и разыгрался междуфракционный конфликт в самой Думе 19 ноября. Среди оппозиции так мало было договорено, что, по признанию Милюкова в Чр. Сл. Ком., заседание 19 ноября в силу обструкции вышло «более бурное, чем мы ожидали»409. Блок предполагал ограничиться повторением общего выражения
