Книга Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс

в то время как мыло и вода, по всей видимости, были вообще вычеркнут из категории его личных требований. Возможно, это не что иное, как живая работа моего собственного воображения, но мне кажется, что этот негодяй решительно отдает предпочтение моему обществу, постоянно намекая на себя, чтобы как можно больше приблизится ко мне, что требует от меня постоянной бдительности, чтобы избежать реального контакта с ним. В этом случае вечная бдительность является ценой того, на что нет необходимости распространяться, кроме того, нужно сказать, что самосохранение становится в этих условиях первым законом западной природы. Вскоре шейх с болезненным землистым цветом лица внезапно вспоминает, что находится в непосредственном присутствии hakim, и подзываz меня к себе, показывает уродливую рану на колене, которая переросла в гноящуюся рану, и про которую он говорит, что это след от меча. Конечно он хочет чтобы я его вылечил. Пока я осматриваю колено шейха, ко мне подходит целая престарелая команда, из которой выходит вперед один старик, и демонстрирует руку, также раненную мечом. Это безусловно заставляет меня задуматься о том, в какую компанию я попал и как они попали под раны от меча в эти мирные времена. Но моя любознательность вынуждена оставаться без ответа из-за моих ограниченных языковых способностей.

Не имея ничего, чтобы дать им на раны, я рекомендую применение теплой соленой воды два раза в день. Думаю, что этого будет достаточно, если, конечно, они не будут слишком ленивы и легкомысленны, чтобы не последовать совету. Прежде чем удалиться по своим жилищам, обитатели комнаты выстраиваются в ряд и проходят некое религиозное представление, длившееся около получаса. Они издают почти столько же шума, сколько воющие дервиши, при этом довольно яростно двигаясь. Сделавшись более святыми, чем ранее, благодаря своим упражнениям, некоторые покидают комнату, а другие устраивают на полу лежанки из овчин и одеял. Тонкий лед покрывает мелкие лужи воды, когда я отправляюсь по своему трудному маршруту через горы на рассвете, сырой ветер дует с востока, и пока солнце не начинает немного нагреваться, приходится время от времени останавливаться и разминать оцепеневшие от холода руки. От всадника встреченного в дороге, я получаю несколько маленьких кусочков пшеничного теста, приготовленного в горячем масле, как несладкие пончики. Я продвигаюсь к вершине, а затем вниз по восточному склону гор. Около половины десятого утра, за крутым холмом, в моем поле зрения внезапно вспыхивает великолепная заснеженная вершина Арарата. Это на расстоянии не менее сорока лиг (около 200 км), но даже на таком расстоянии он затмевает все что видно. Несмотря на то, что Арарат окружен гигантскими горными цепями, которые пересекают страну под всеми возможными углами, он стоит в одиночестве в своем величии, сверкающий белым конусом, гордый и заметно возвышающийся своей гигантской вершиной над окружающими возвышениями. Гора, для которой уместно единственное достойное сравнение с монархом в белых одеждах, который был светом священной истории со времени самого существования священной истории. Спускаясь теперь к равнине Алашгерд (имеется ввиду турецкий Элешкирт), известному театру боевых действий во время войны, я на несколько миль получаю великолепное катание, но вдруг оно резко заканчивается и на плодородной равнине дорога становится тяжелой от пыли. Деревни разбросаны по широкой обширной равнине во всех направлениях. В домах, на крышах, видны конические пирамиды тезека, говорящие о похвальном внимании к приближающемуся холодному времени. В одной из армянских деревень я с удивлением обнаруживаю одинокого немца. Он говорит, что предпочитает сельскохозяйственную жизнь в этой стране со всеми ее недостатками, тяжелой, мучительной борьбе за существование и обязательной военной службе в своем Отечестве. «Здесь, - продолжает он, - нет пенного лагера, денег, комфорта, каких-либо развлечений, но есть личная свобода, и зарабатывать на жизнь очень легко, поэтому для меня эта страна лучше, чем Германия.»

«Каждому своё», - думаю я, продолжая свой путь по равнине. Но для европейца жизнь в одной из этих маленьких сельскохозяйственных деревень близка к тому, чтобы быть заживо похороненным, если я правильно понимаю. По мере продвижения на восток дорога становится более жесткой, но особый недостаток её, связанные с тем, что я являюсь заметным и непостижимым объектом на этой равнине с большим количеством людей. И вскоре это становятся очевидными. Видя за мили, как велосипед блестит в солнечном свете, когда я еду вперед, всадники дико скачут из своих деревень вслед за мной. Некоторые из этих удивленных людей пытаются направить меня по дорогам, ведущим к их деревням, но главная караванная тропа теперь слишком легко различима, чтобы любой маленький обман такого типа был успешным. Здесь, на равнине Алашгерд, я впервые услышал, что меня называют «Хамшерри», термин, который теперь заменит слово титул «Эффенди» на следующие пятьсот миль. Из-за отвращения, порожденного моим неприятным ночлегом в несчастной деревне Деле Баба прошлой ночью, я решил снова искать сегодня вечером дружественное убежище в пшеничных стогах, предпочитая шанс замерзнуть в полночь энтомологическим особенностям деревенской лачуги. Соответственно, около заката я заезжаю в деревню недалеко от дороги, чтобы получить что-нибудь поесть, прежде чем искать место на ночь.

Жители этой деревни сравнительно чистые и опрятные. Они достаточно хорошо одеты, кажутся состоятельными, и мужчины, и женщины в среднем красивее, чем жители любой деревни, из тех, которые я видел в последние дни. Почти у всех красивые зубы, приятные улыбающиеся лица и хорошее телосложение. Кроме того они также, кажется, каким-то образом приобрели не плохие, приятные манеры. Секрет такой невероятной разницы, я полагаю, заключается в том, что вместо того, чтобы жить среди негостеприимной почвы бесплодных гор, здесь возделывают плодородную почву на равнине Алашгерд и, находясь на большой персидской караванной тропе, они находят рынок для их зерна и для снабжения караванов зимой. Их шейх - красивый и добродушный молодой человек, одетый в белую одежду, обильно украшенную красной тесьмой. Он проводит вечер в моей компании, осматривая велосипед, револьвер, телескопический пенал, и т. д., и вручает мне свой резной футляр из слоновой кости, чтобы выбрать сигареты. Потребовало бы значительных побуждений, чтобы доверять под охрану мой велосипед или Смит & Вессон, любому из наших сомнительных знакомых прошлой ночью, несмотря на их огромное внешнее проявление благочестия. В этой деревне я не встретил ни глубоких призывов к Аллаху, ни показных молитв, но люди здесь несут печать великого благочестия прямо на их лицах и их характере. Похоже, что среди этих зажиточных жителей гораздо больше шуток, чем религии, и эта черта, вероятно, обязана своей очевидной уверенности, что их не постигнет нужда. Это давно обнаруженная черта человеческого