Книга Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин

в его тоне звучала не злость на судьбу, а настоящее отчаяние. – Ветер, я хочу хоть что-то исправить! Я… да, убитых не воскресишь, но… Ветер, я не могу спать, ты понимаешь?! Я всё время думаю, как это переиграть, а ты – ты лишаешь меня шанса… Ну почему? Думаешь, я – зверь?

– Ты – человек, – возразил Тхарайя. – Звери не убивают, чтобы войти в историю.

– Ветер, – взмолился Антоний, – ну дай мне спасти хотя бы тебя! Ты же нужен своей Ассурии… и ей… – добавил он почти неслышно, кивнув в мою сторону. – Послушай меня ещё, ведь у тебя ещё есть время! – сказал он громче. – Мне же некуда идти, Ветер. Ты гонишь меня туда, откуда меня радостно проводили, надеясь, что избавились. Зачем мне туда возвращаться? Приползти на брюхе к отцу, который станет меня презирать, ждать неизвестно чего, получить после кучи унижений корону, которую уже примерили на другую голову? И всё это время, каждую ночь – разговаривать с мертвецами, да? С моими сторонниками, которые здесь умерли – и с вашими мёртвыми девочками? Да у меня уже сейчас душа растерзана в клочья… от жалости… не знаю… от отвращения к себе… Я лишний, так я себя чувствую, а ты – у тебя любимая, у тебя ребёнок, у тебя люди, которые умрут за тебя… Может, жизнь тебе нужнее, чем мне?

Тхарайя еле заметно усмехнулся.

– Ты хочешь стать принцем Ашури, Антоний? – сказал он слегка оттаявшим голосом. – Хочешь получить эту землю любым способом? Ты хоть понимаешь, что это означает братский союз – с землёй и со мной? Не хватало мне ещё и такого брата…

Антоний улыбнулся, заметил, что слеза уже дотекла до середины его щеки, стёр её тем движением, каким в раздумье потирают переносицу – и сказал:

– Неужели я был бы твоим худшим братом, Ветер? Мне же монах перевёл, что тебе Жанна говорила. Я знаю, что твой единокровный братец натворил подлостей уж не меньше, чем я. Ну что ты споришь со мной?! Я же умереть за тебя хочу, а не на трон за тебя сесть!

– Если бы я был уверен в том, что древние силы примут твою жертву… – задумчиво проговорил Тхарайя. – Отвага и любовь, говорят древние пророчества, а я не уверен насчёт второго в твоей душе… младший брат…

– Любовь будет моя, – тихо сказал Доминик. – Моя любовь – его королевская кровь и отвага. И мы закроем эти ворота на такой долгий срок, какой только выйдет – может, на вечность… Государь Тхарайя, на скрижалях истории есть такие письмена, которые не смываются и не переписываются ничем, кроме крови.

– Что же собираешься смывать ты, солнечный воин? – спросил государь.

– Грязи достаточно, – сказал Доминик грустно. – Жестокость, слабость и глупость. Неумение убедить, гордыня и амбиции. Я, как и мой принц, мой бедный друг Антоний, дёргался от нелепицы к нелепице – а если именно я мог бы что-то предотвратить?

– Вряд ли, – сказал Тхарайя. – Нут бросила кости.

– Для меня это не слишком важно, – сказал Доминик. – Я так устал, что способен на одно-единственное доброе дело – на последнее доброе дело.

Антоний сгрёб его в охапку. На лице Доминика отразилась мгновенная острая боль – и её тень исчезла. Он улыбнулся Антонию, прислонившись к его плечу. В этот миг я поняла, что всё, что они говорили, говорилось всерьёз – и почувствовала благодарность, невыразимую никакими словами.

– Антоний, – сказала я единственное, что пришло мне в голову, – благослови Господь вас обоих! Я буду молиться за ваши души.

Антоний улыбнулся чисто и лихо.

– Я сам помолюсь за вашу, Жанна, – сказал он. – Я сегодня же предстану перед Господом, мне будет легче с ним побеседовать. А Доминик – он и вовсе свой человек на небесах.

Тхарайя всё смотрел на него испытующе, будто никак не мог принять решение – и, в конце концов, сказал:

– Ты уверен, что не отступишься в последний миг, Антоний? Я боюсь согласиться – ибо твоя слабость может стоить многих, многих жизней…

Антоний протянул ему раскрытую ладонь. Тхарайя взглянул изумлённо, потом вспомнил мои рассказы о северных обыкновениях – и пожал ему руку.

– Я не отступлюсь, – сказал Антоний. – О моей жизни ни один менестрель хорошей песни не выдумает – надо же дать им тему хотя бы смертью!

– Ты хорошо понимаешь, что тебя ждёт? – спросил мой государь, не выпуская его руки. – Это некрасиво и не так романтично, как тебе кажется. Твоё тело сгорит – ты готов?

Антоний дёрнул его к себе, ударил по плечу; Тхарайя, невозмутимый, как степь и горы, только поднял бровь.

– Я могу быть героем! – сказал Антоний страстно. – Обо мне будут помнить не только как об убийце, правда? Разве такая память не стоит того, чтобы сгореть?

– Ты будешь мне братом, клянусь Нут и памятью предков, если сделаешь это, – сказал Тхарайя глухо, и Антоний снова улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой.

Северяне приняли решение своего принца неодобрительно: кто – насмешливо, кто – с тем брезгливым отвращением, с каким глядят на безумцев, кто – со страхом… Никто из них не рискнул что-нибудь сказать принцу, но они разбрелись маленькими группами, чтобы обсудить между собой. Антоний тряхнул головой, отошёл в сторону от своих людей, сел поодаль от дымящего чёрного провала и стал наблюдать, как аглийе складывают ветки для костра. Доминик устроился рядом с ним; они принялись тихо беседовать.

Тхарайя стоял над обрывом и смотрел в сторону Лаш-Аглийе. У него было сложное и странное выражение лица, будто он не мог смириться с собственной жизнью, сохранённой за чужой счёт. Я не рискнула мешать ему обдумывать происходящее; мне тоже было о чём подумать – и я вспомнила о Шуарле.

Мне стало бы смертельно стыдно, если бы я не была уверена в том, что аглийе не бросят его без присмотра. Я с радостью увидела сидящего у носилок Шуарле Керима.

Керим задумчиво перебирал в пальцах тонкий язычок синеватого пламени, почти невидимого в солнечном свете.

– Керим, – сказала я, – как славно, что ты здесь! Ты ведь спасёшь Шуарле?

– Как же мне не быть здесь, – отозвался Керим, стряхнув пламя с руки, пристально глядя не на меня, а в неподвижное лицо моего друга. – Я же – государев Белый Пёс, а значит, мне разжигать этот огонь, хоть мне это вовсе и не по нраву. Такой уж сегодня день, потому что сегодня кончается целая эпоха и начинается другая эпоха, потому что этот огонь коронует людским гранатовым венцом аглийе, а такого ещё никогда не случалось в