Книга Стальные боги - Замиль Ахтар

нас.

– Но звезда сказала, что она придет.

– Возможно… Но не раньше чем через тысячу человеческих жизней. Боги сражаются дольше, чем по земле ходят люди. Хотя наша война закончится не скоро, ты нанес удар со стороны богов света, а я не бросаю тех, кто сражается на моей стороне.

Она говорила таким довольным тоном… Как будто все это было ее заслугой…

– Ты меня использовала. – Теперь это стало очевидным. – Вот почему ты дала Кинну Слезу Архангела. Ты хотела, чтобы я вошел в Лабиринт. И вынудила меня убить Лунару. Вот почему ты позволила Сади умереть! – Я оттолкнул Саран и встал.

– Я надеялась, что ты поступишь правильно. Путь ты выбирал сам.

– Не похоже, чтобы ты полагалась на удачу. – Я поднял взгляд на павлина и сжал кулак. – Скажи, Саран, кто ты на самом деле?

Саран расправила крылья. Ее перья и человеческое лицо превратились в блики света, а потом в нечто иное.

Теперь передо мной стояла женщина с павлиньими крыльями на спине. Ее голову венчала корона с восьмиконечной звездой. Кудрявые черные волосы ниспадали до пояса. Она смотрела на меня рубиновыми глазами.

– Я Лат, – сказала она, – и я не могу позволить самому могущественному магу умереть.

По ее ладоням побежали всполохи света, и появился скипетр. Прежде чем я успел заговорить, из него разлилось ослепительное сияние.

Я очнулся у входа в пещеру. Из нее сквозило ледяным ветром Лабиринта, а сверху припекало палящее солнце. По лицу хлестнул сухой ветер с песком. Так странно было чувствовать одновременно жару и холод.

Я встал и осмотрелся. Ничего. Повсюду лишь бескрайняя пустыня с барханами, которые перекатывались на ветру. Тень можно было найти только у подножия высокой кучи из дюн.

– Зелтурия – в той стороне, – раздался голос. Голос Саран. Нет, голос Лат.

Она стояла у входа в пещеру, указывая скипетром по ветру.

– Тогда я пойду в другую сторону!

Я развернулся. Песок залепил мне ноздри и рот. Закашлявшись, я потер глаза.

– И куда? К наковальне в Томборе? Раскали металл – и можешь придать ему любую форму. Но мир не таков. Кем бы ты ни был, он не согнется перед тобой. Ты думал, что тебя спасет сила, если не сумели спасти молитвы. А когда не справилась и сила, ты пришел в отчаяние. Но в конечном счете единственный путь – это проглотить боль и служить. За это ты никогда не ждал награду, но все-таки ее получишь. – Лат стукнула скипетром по песку. – Я верну ее.

Я сердито уставился на женщину, называвшую себя богиней.

– Я тебе не верю. Ты просто оборотень.

– Не буду отрицать. Ты собственными глазами видел истинное лицо Хаввы… Мое не лучше. Мы, живущие за покровом, родились не под вашей звездой, а под светом Кровавой звезды. Мы сбежали от смерти, которую она несет, когда она уничтожила наш мир и искупала в огне ваш.

– Тогда какое тебе дело до нас? Почему просто не перебить нас, и дело с концом?

Я покачнулся. Босые ноги погрузились в обжигающий песок. Я побрел обратно к пещере, чтобы ступить на ее влагу.

– А ты бы убил всех муравьев на земле? Станет ли царь убивать своих подданных? Что это за бог без тех, кто ему поклоняется? Тысячу лет назад я создала латианскую религию и выбрала Хисти, чтобы он подготовил человечество к сражению с тьмой. Теперь для той же цели я выбрала тебя. – Она указала на меня скипетром. – Хавва забрала душу из Барзака и вернула ее. Значит, мне тоже принадлежит одна душа из Барзака. Если ты согласишься пойти в Зелтурию и учиться там, я воскрешу Сади.

– Хочешь сказать, что Барзаком правит не Хавва?

– Ты видел лишь одну сторону реальности, Кева. – Рубиновые глаза Лат блеснули в солнечном свете. – Помнишь, что говорил Таки о том, как слепцы опишут симурга?

Она продекламировала поэму:

Один нащупает когти и скажет, что это лев,

Другой нащупает крылья и скажет, что это сокол,

А третий нащупает голову и скажет, что это волк.

– Все они и правы, и неправы одновременно, – отозвался я. – Ты неплохо знаешь Таки. – Я с трудом скрывал свое удивление. И преклонил колени, чтобы помолиться. – Я сделаю, что ты хочешь. Пожалуйста, верни Сади. И мою дочь.

– Душа твоей дочери уже переместилась в безбрежное море, которое в Шелковых землях называют Колесом. Там она упокоится. Когда умер Ираклиус, Хавва задержала его душу в Барзаке. Так же она поступила и с Сади, надеясь заманить тебя обещанием ее воскресить.

Я никогда больше не увижу Мелоди. С этим я уже смирился, и утешало меня, несмотря на боль, то, что она покоится с миром. Хотя я так и не нашел ее тело, я никогда не забуду то место среди синих цветов, где поместил ее святилище.

– А мой отец?

– Он жив.

Мое сердце наполнилось надеждой. Я чуть снова не споткнулся на обжигающем песке, бросившись к богине.

– Где он?

– В Демоскаре. Ты совсем чуть-чуть опоздал и разминулся с ним. Обещаю, вы еще увидитесь.

Мое сердцебиение успокоилось. Если сама Лат обещала нам встречу, кто я такой, чтобы сомневаться? Мне осталось только сказать последние слова:

– Верни Сади.

Между нами повисла напряженная тишина, и наконец Лат произнесла:

– Уверена, ты понимаешь, что не сможешь быть рядом с ней, если будешь служить мне.

Я кивнул. В таком жестоком мире эта сделка казалась лучшей из возможных.

– Ты позволишь мне увидеться с ней в последний раз?

Тысячи лет назад джинны высекли в горах Святую Зелтурию. Сегодня на самой высокой горе стоит сияющий храм святого Хисти. Вход охраняют сверкающие колонны песочного цвета, выше любого дворца. Самое святое в нашей религии место превзошло мои ожидания.

Все здания в городе были высечены из горы, а между ними лежали улицы из песчаника. Горожане закрывали лица яркими покрывалами, поскольку здесь никогда не прекращались песчаные бури.

В храме святого Хисти горела тысяча свечей. Выдолбленная в скале пещера была больше Небесного дворца, стены покрывала парамейская вязь. Каждый проситель зажигал свечу, поднимал ладони и молился о вмешательстве святого. Но мне, похоже, это было уже без надобности.

Я ожидал в небольшой келье. Сквозь стены проникал гул просителей – то пылкий, то мягкий. Меня это успокаивало. Я сел на одну из разложенных повсюду диванных подушек, расшитых крошечными зеркалами, очень в аланийском стиле. Хотя я редко встречал аланийца, который бы меня не раздражал, но не мог отрицать, что они