Книга Поездом к океану - Марина Светлая

- Я заставлю тебя объясниться за каждый твой поступок, - заявил Юбер, уткнувшись лицом ей в шею, продолжая вжимать в себя ее тело, задыхаясь и зная, что задыхается и она.

- И за каждое мое слово? – прикрыв глаза, спросила Аньес.

- Да.

- Но ведь это будет потом. Сегодня не надо.

Сегодня она не хотела.

Сегодня было бы слишком страшно, потому что несколькими минутами ранее она вставала с рабочего места, точно зная, что сядет в свою машину и уедет одна, пока все снова не зашло слишком далеко, пусть и сама начала на сей раз. Это вновь случилось. На нее вновь обрушилась безумная вера в то, что все еще может выйти. Полтора года смягчили в ней боль, ненависть к войне, убежденность и упорство. Притупили страх. Заставили почувствовать себя неуязвимой и одновременно хрупкой, как стекло. А в тот день, когда на глаза ей попалась листовка с ее собственной фотографией, она, вместе с испытанным сожалением о неслучившемся, вдруг подумала, что, может быть, все и правда уже позади, поздно, неважно. И можно начинать жить. Звенеть от чувств и трепетать от порывов.

О, как ей этого хотелось! Жить, вдыхать воздух в сердце Парижа и слушать океан на самом конце света – там, где осталось ее собственное сердце. Да. Отвезти Робера летом к океану – самая лучшая идея из тех, что приходили ей в голову. Да. Снова увидеть каменные домишки Требула под красными крышами и золотистый крестовник, пусть теперь уже просто гостьей, а не частью всего этого удивительного мира.

Да. Без Юбера. Потому что его себе позволить будет нельзя никогда. Но она сможет, сумеет, справится. Самое главное – просто раствориться для всех и всего. И прекратить барахтаться. Даже растворившейся – она для него опасна.

И потому она шла из форта к гаражу спешным шагом, еще утром справившись, что Ситроен в порядке. И лишь в последний момент, уже увидав темно-вишневую машину под своим навесом, резко развернулась и рванула в противоположном направлении. Прямо к КПП. Прочь. Пешком. Сколько угодно шагов в полной уверенности в том, что за огромными воротами ее ждет Лионец, такой же сошедший с ума.

Аньес шла все быстрее, и крылья за ее спиной крепли. Смятенье чувств ничто, когда меняешь тысячи решений и принимаешь одно, самое верное. А в награду получаешь этот восхитительный миг. Он, уткнувшийся ей в шею, а она – прикрывшая глаза и шепчущая свое «потом, не сегодня».

Потом на колени ей упал букет рубиновых роз, и она рассмеялась, потому что не было ничего глупее и несуразнее, чем подполковник Юбер, даривший ей цветы. Может быть, любой другой женщине – вполне подошло бы. Но ей?! Ей! Ей, которой он готов преподнести весь мир!

- Позволь полюбопытствовать, в чем причина твоего смеха? – недовольно спросил Анри. И за его недовольством скрывалось то, чего она никогда не знала за ним – робость мужчины, у которого не было первой любви. У которого отняли возможность любить впервые. Аньес была богаче его даже в этом. Юность она уже переживала однажды.

- Удивляюсь, почему сразу не флердоранж[1]. Ты ведь этого добиваешься.

- Этого, - не стал он возражать. – Поедем ко мне? Ты все еще не знаешь, где я живу.

- Возле Отеля де Бриенн, я помню.

- Поедем?

- Только в том случае, если твои окна не выходят прямо на кабинет генерала Риво. Это было бы отвратительно, - снова расхохоталась она, откинувшись на кресло, пока он не закрыл ее рот, впечатавшись своими губами, сминая телом розы и заставляя молчать. Молчать и целовать вместо ответа.

Жил он, как оказалось, на бульваре Сен-Жермен, что и правда было достаточно близко, но, по счастью, ни из одного среди его окон не просматривалось здание Министерства национальной обороны. Нет, здесь было даже спокойно, и когда они входили в его квартиру, тишина и полумрак заставили Аньес вспомнить о том, что вся их с ним настоящая жизнь вот такая – в полумраке. Ни тьма, ни свет. Им шага не хватало до того или другого.

Юбер забрал ее пальто и пристроил его на вешалку. Потом предложил ей вина или кофе. Аньес ничего не хотела, но все же согласилась на вино. Он обещал ей ужин. Включал электричество, ходил по комнатам, которых было немного, с ее парижским жилищем не сравнить, но обставлены они были добротно настолько, насколько выглядел и сам подполковник, а она лишь глядела по сторонам и снова испытывала знакомое чувство гордости за этого человека, который сейчас оказался куда выше ее, что бы он там ни говорил. Они действительно давно поменялись местами, а он того не заметил и даже не понимал, что сам – сам! – достигнул того, чего иные люди не способны получить, даже имея правильное происхождение или протекцию.

В его собственной голове он Лионец, сын булочника, человек, который не знает, как правильно сервировать стол и, кажется, стесняется этого, хотя солдату такие умения ни к чему. Потом Аньес будто проснулась и перехватила у него инициативу. У них получился забавный пикник посреди его гостиной, прямо на полу, под легкомысленный джаз, игравший из радиолы, стоявшей здесь же. Они говорили мало, смеялись много и так же много целовались.

Ей уже совсем ни о чем не думалось, она лишь подставляла его поцелуям лицо, шею и плечи, а пуговки на ее рубашке расстегивались все ниже и ниже. Юбер теперь и не походил на настоящего подполковника, и это ей нравилось сильнее всего.

Страшилась она лишь той власти, что чувствовала над ним. Эта власть кружила ей голову. Не вино, от которого становилось лишь теплее и веселее, а осознание, что с этим человеком она может теперь делать все, что ей захочется. До каких пределов – она не знала, но почему-то сомневалась в том, что они существуют. И именно оттого пыталась себя убедить, что никогда не воспользуется своей силой над ним. С ним – нельзя. Любви на свете не так много, ее – самая бессмысленная, но для чего-то же она родилась.

- Ты совсем седой стал, - сказала Аньес, когда он наклонился к ее груди, спускаясь губами все ниже к белью, а ее ладонь легла на его волосы. Провела меж прядей пальцами, чуть вытягивая, и улыбнулась. На ощупь они были мягкими, почти как у Робера, и касаться их было приятно.

- А отца я помню совсем черным, - поднял он взгляд к ней и не спеша – спешить теперь некуда – улегся на пол у ее ног, положив голову ей на колени. – Даже усы с бородой.

- А мать?

- Мать седела. Носила шляпки, косынки. Ужасно сердилась, что выглядит старше отца, хотя моложе его на восемь лет. Он говорил, что молодость из нее вынули я и сестры своими проделками. Ее звали Раймонда. Как тебя, моя Раймонда Мари Аньес де Брольи, урожденная Леконт. Фамилию мы сменим. Остальное останется. Что ты на это скажешь?

- Что ты совсем не интересуешься моим мнением на сей счет.

- Я уже один раз поинтересовался. Больше не буду.

- Жаль. Иначе я сказала бы тебе, что мне не нравятся ни твоя внешность, ни твой характер. И мне бы совсем не хотелось, чтобы хоть что-то из этого передалось нашим детям.

- Хорошо, пусть они будут похожи на тебя. На это я могу согласиться.