Книга Блабериды - Артем Краснов

Это признание далось бы мне с трудом, но переохлаждение помогало не чувствовать лишнего.

— Я знаю, — ответила она.

— Что же мы тратим время? Ей богу, если бы я не был женат, если бы не было Алика… Очень много «если» получается. Может быть, я вообще разучился любить.

— Я знаю, — повторила она.

Меня задела её прямота.

— Почему ты тогда приходишь? Нет, правда: всё это ненужно. У тебя есть Алик. Может быть, он совсем неплох. Он сильный и устойчивый. Почему ты приходишь ко мне?

— Я прихожу не к тебе.

— Да? — я огляделся. — Разве здесь есть кто-то ещё?

— Конечно, — ответила она.

— Ну так объясни мне. Или не приходи больше.

Я почувствовал прикосновение её руки.

— Скоро ты увидишь.

Она пошла куда-то назад, путаясь в длинной сухой траве.

Я вскочил и крикнул вслед:

— Прости! Я всё равно не понимаю тебя.

Я сел обратно на корягу. Мне нравилась воспалённость фантазии, которая с такой лёгкостью оживляет возле меня людей. Впрочем, я решил ограничиться этими двумя встречами, чтобы не выгореть раньше времени. Я подумал, что если мысли разогреют меня чересчур сильно, получится что-то вроде горчичника или ультрафиолетового прогревания, что может отпугнуть болезнь.

Я замер и снова погрузился в ледяную пустоту, остановив мысли и дыхание.

Нарыв уже созрел. Я могу заглянуть под его плёнку. Нужно найти хороший скальпель. Нужно разозлиться.

На периферии сознания забилась мысль о простатите — это совсем не та болезнь, которой хочется предаться в самоволке. Но мной владела странная лень, которая не делала холод менее мучительным, но как бы позволяла смотреть на вещи издалека.

Но скоро мысль о простатите победила, я вскочил и побежал домой отпаивать своё бунтующее тело горячим чаем.

Следующую ночь я не спал из-за сильного насморка и сухого, изматывающего кашля. К утру из носа потекло. Я непрерывно чихал и тёр нос, и к полудню стёр его так, что каждые десять минут бегал сморкаться к умывальнику.

Потом мне захотелось на воздух, и на улице сразу стало лучше. Нос перестал течь, а кашель стал более конкретным и не таким удушливым.

День оказался сравнительно теплым. Я отправился на берег Красноглинного, точнее, ноги сами понесли меня туда, но от вида коряги у меня начался озноб, поэтому я просто пошёл вдоль береговой линии вправо.

Вода казалась вязкой и затянутой в чёрную плёнку, которая колебалась, но сохраняла целостность. На граните виднелась узкая отметина прибоя. Неприятно визжала какая-то птица.

Я шёл, втянув голову в плечи и вогнав руки в карманы. Постепенно в носу защекотало, и я расчихался, а пока чихал, заметил кое-что странное.

Берег в этом месте поднимался гранитным бугром, но камень был рассечён, образовывая узкую бухту. Вода в ней казалась прозрачной и неподвижной. На дне лежало что-то, напоминающее корпус прибора. Я положил дозиметр на гранит. Фон был повышен до 70 мкР/час, вероятно, из-за самого гранита, и всё же предмет меня заинтересовал.

Я снял куртку, закатал сколько мог рукав кофты и сунул руку в расщелину. Покатые берега мешали держать равновесие. Глубина оказалась больше, чем я предполагал. Я лёг на ледяной гранит. Дотянуться всё равно не удавалось.

Хуже всего было свалиться в эту расщелину в одежде. Ночь была морозной, и по краям бухты налипли перепонки льда. Я стал быстро раздеваться, чтобы успеть до того, как придут сомнения.

Вода превзошла все ожидания: стопы начало ломить, желудок поднялся к диафрагме, а пальцы на ногах сжались в кулаки, выскакивая из своих гнёзд. Я всё же пересилил себя, резко присел и схватил коробку, выбросил её на берег и выпрыгнул следом. Коробка покатилась по камням, громыхая. Внутри неё что-то плескалось.

Я скорее вытерся футболкой и надел на голое тело джинсы, кофту, куртку, укутался в спальник. Тепла не было. Наверное, так ощущает себя старый дом без окон, в который ветер заходит без стука. Воздух шарил по мне, забирая остатки тепла.

Всё же я подошёл к своей находке и толкнул её босой ногой. Она была грязной, потемневшей и безобидной — обычная пластмассовая коробка. Я положил рядом дозиметр. Он показал тот же самый фон.

Я потер коробку пальцем, и под илистыми отложениями нашёл этикетку от моторного масла. Внутри булькала какая-то жидкость. Это была обычная канистра.

Ветер задул как будто сильнее, и чёрная гладь озера покрылась блестящей сеткой. Я спрятал канистру у валуна и поспешил домой, не понимаю, откуда взялся ветер и почему он так сильно хлещет меня. День совершенно испортился.

Мне стало казаться, что вода гонится за мной, льёт за шиворот и давит холодным прессом на грудь. От бега начался кашель, который бил изнутри, словно меня били черенком лопаты.

Перед самым домом я замедлился и вдруг рассмеялся. От живот поднялись пауки первого озноба.

Я нащупал капсулу радия в кармане и вдруг совершенно отчётливо понял её смысл. Осознание близкой смерти снимает с плеч огромный груз. Но поскольку смерть всегда рядом, проблема лишь в том, что мы не помним о её присутствии и живём так, будто верим в бессмертие. В самой по себе капсуле нет никакого смысла, кроме напоминания о том, что смерть является одной из немногих определённостей жизни. Человек с капсулой радия в кармане имеет право на внутреннюю свободу, которой лишён человек, который тащит за собой бремя своего бессмертия.

Право на свободу имеет также человек, которого валит с ног болезнь. На время он отдаёт ей в пользование своё тело, чтобы заняться вопросами внутри себя, которые давно требовали ответа.

Я заскочил в остывшую баню, пахнущую вчерашним веником, разделся и сколько мог поливал камни водой, пока от них не пошёл слабый пар. Я сел на верхней ступени, но так и не смог согреться.

Через испарину окна на меня смотрело чьё-то лицо. Может быть, это было не лицо, а просто блик. Меня это не беспокоило.

* * *

Под одеялом было хорошо. Утро сейчас или день? Одеяло текло по мне, как жидкий пластик, медленно нагреваясь. От него нагревался и я — именно так и казалось, потому что внутри себя я ощущал сильный холод. Скоро начал плавиться матрас, провисая всё сильнее. Я улыбался от мысли, что скоро прожгу его до самого пола.

Я укрылся с головой и втягивал собственное дыхание, гонял его туда-сюда, точно игрушку йо-йо. Дышать было тяжело и приятно. Я мог вообще не дышать. Дыхание создавало слишком много шума в голове.

Дышать было тяжело и потому, что нос распух и сровнялся с горящими щеками настолько, что перестал быть носом, а походил, скорее, на расплавленный красный пятак. Дышать через рот мешала сухость и жжение в горле, словно там перекатывались осколки битого стекла. Чтобы стекло не гуляло по гортани так сильно, я приспособился дышать мелкими порциями, не вдыхая воздух, а как бы откусывая его понемногу.