Книга Его Величество - Владимир Васильев

— Михаил Павлович все равно поступит, как ему заблагорассудится, — посмотрев на наследника цесаревича, сказал он, опускаясь в кресло.

— Он хорошо выглядит, — вступился за дядюшку великий князь.

— Вид у него всегда хороший, но внутри… — император посмотрел в окно, откуда было видно, как великие князья Михаил Павлович и Константин Николаевич, оседлав лошадей, взяли в галоп.

Перекинувшись с отцом еще несколькими фразами, Александр Николаевич вышел на прогулку. Он успел пройти не более ста метров, как вдруг увидел скачущего прямо к нему адъютанта начальника штаба гвардейского и гренадерского корпусов Витовтова.

— Что такое? — воскликнул испуганно цесаревич.

— Великому князю Михаилу Павловичу сделалось дурно, его отвезли без памяти во дворец, — соскочив с лошади, доложил адъютант.

Проскакав в Бельведер, Александр Николаевич застал лежавшего без чувств Михаила Павловича и сидевшего возле него императора.

— У него занемела рука. Хотел спешить с лошади, но не слушались ноги. Сняли с лошади и доставили сюда. После кровопускания к нему вроде как вернулась память. Говорить пока не может, — не отрывая взгляда от брата, проговорил Николай Павлович.

Михаил Павлович лежал с широко открытыми глазами. Видно было, что он всех узнавал, все слышал, даже все понимал, но не мог выразить своих мыслей и на это досадовал.

— С кровопусканием вышла задержка, — продолжал император. — Случившийся тут полковой врач хотел тотчас открыть кровь, но сбежавшиеся старшие доктора воспротивились, говоря, что сначала надо убедиться не есть ли удар нервный. Но они ничего не могли добиться от Михаила Павловича. Он не мог выразить своих мыслей, произнося изредка короткие едва внятные слова. Кровь пустили, когда его перевезли в Бельведер. Задержка сильно повредила его здоровью.

— Что сейчас говорят врачи? — настороженно спросил наследник.

— Доктора уверяют — он должен очень мучиться, — отвернув голову от Михаила Павловича, тихо сказал государь. — Но я пока не замечаю этого. Он ведет себя спокойно.

Несколько дней спустя цесаревич Александр Николаевич пришел к больному и рассказал о новом успехе русской армии. Лицо Михаила Павловича оживилось радостью. Он жадно слушал, но мог только с трудом открыть рот, произнеся непонятные слова.

Великий князь очень обрадовался, когда увидел жену Елену Павловну и дочку Екатерину Михайловну. На удивление докторов, не отходивших от постели больного, Михаил Павлович даже произнес сначала: «merci», а потом — «Катя».

Чаще других бывал у больного государь. Он сидел при брате часами, навещая его притом беспрестанно, и днем и ночью, из Лазенок, места своего пребывания, в Бельведер, где больной умирал. У Николая Павловича болела голова и он, однако ж, не давал себе ни минуты покоя. Ему постоянно поливали голову одеколоном и уксусом, а он — все стоял тут неотлучно, как представитель высшей родственной любви, сам за всем смотрел и обо всем думал. Нередко он становился возле постели на колени и горячо целовал руки больного, которые тот в болезненном бессилии своем тщетно старался отнять…

Когда доктора объявили, что настал последний час, государь, видя возле себя Толстого (генерал-майор Николай Матвеевич Толстой состоял при великом князе), велел ему стать на колени у изголовья.

— Вот, — сказал он, — где принадлежит тебе место.

…В самую первую минуту после кончины великого князя, он сказал:

— Я потерял не только брата и друга, но и такого человека, который один мог говорить мне правду и — говорил ее, и еще такого, которому одному и я мог говорить всю правду.

Великий князь Михаил Павлович скончался 28 августа в 2 часа 30 минут пополудни в тот самый час, когда за 16 дней перед тем был поражен апоплексическим ударом и через 18 лет после торжественного вступления своего, во главе гвардейского корпуса, в павшую перед нашим оружием Варшаву. После кончины, лицо его приняло вид спокойствия и доброты. В 6 часов вечера была первая панихида, после которой государь с цесаревичем остался в комнате для прощания с телом.

Николай Павлович оставил Варшаву в самый день кончины великого князя и прибыл в Царское Село 31 августа. На следующий день был напечатан манифест о горестной утрате, омрачившей общую радость при счастливых событиях, которые покрыли новою славою русское оружие.

Смерть Михаила Павловича положила незаметный пробел в сердечной будущности императора Николая I. Не осталось никого, кому он мог бы, как равному, как ровеснику, как совоспитаннику, передать, что лежало на душе; никого, кому в минуты воспоминаний о детстве и юности мог бы сказать: «Помнишь ли, как было то и то, как были мы там и там, как случилось с нами так и так»…

3 сентября государь, вместе с императрицею и младшими великими князьями, поехал в печальном настроении своей души уединиться на несколько дней в Петергоф. 6-го сентября прибыла из Варшавы и великая княгиня Елена Павловна с дочерью. Ожидалось прибытие тела.

* * *

Каждый раз приближение этой даты вызывало у Николая Павловича противоречивые чувства. К нему вдруг приходили щемящие душу воспоминания, и ничего не хотелось более делать, как молиться за упокой души Благоверного Александра. Но как человек, с детских лет приученный к порядку, к соблюдению законов, правил, традиций, он вынужден был 20 ноября отмечать очередную годовщину восшествия на престол.

— Какой тут праздник? — восклицал Николай Павлович, когда жена его снова в потоке речи упоминала о двадцатипятилетнем царствовании, которое было установлено праздновать 20 ноября 1850 года.

— Но, Николай! День сей отмечен в календаре, — хмурилась Александра Федоровна.

Императрица не могла понять, почему вдруг в отличие от прошлых лет в этом году ее муж отказывается отмечать день вступления на престол. Приученная с юного возраста к пониманию, что все должно иметь свое объяснение, она сердилась на мужа, который продолжал заявлять кратко и категорично.

— Знаю, что за день, знаю, — он подошел к жене, взял ее руки в свои руки. — Ты же помнишь сама, что 20 ноября 1825 года я был просто армейским командиром, и само восшествие мое на престол могу считать только 14 декабря. А двадцатое? — Николай Павлович ласково посмотрел в глаза жены и, улыбнувшись, добавил: — Двадцатое число сопряжено для меня столь грустными воспоминаниями, предшествующей ему кончине моего благодетеля, что я очень далек, чтобы считать его каким-нибудь торжеством, и не вижу боле причины праздновать за 25 лет, чем за 15 или за 10.

— Ты же помнишь, Николай, к нам всегда приходили твои соратники и поздравляли тебя. Придут они и в этот раз, — тихо отвечала императрица, вовсе не надеясь, что муж изменит решение.

— И мы будем вспоминать, как обычно, Александра, — в тон ей постарался сказать император.

Поцеловав Александру Федоровну, государь подошел к окну. Он сделал всего несколько шагов, но в них жена вдруг увидела, что шагнул Николай не так, как это делал обычно, — твердо, с изяществом давая отмашку правой руке, а ступил, словно споткнулся и просеменил частыми шажками, как всегда ходят старые люди.