Книга Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Иван заявил послам, что он не начнет войны против шведского королевства, если их король выведет свои войска с занятых им ливонских земель и откажется на будущее от всех притязаний на эти края. Кроме того, русский царь требовал от Юхана шведского сумму в 10000 ефимков в качестве компенсации за оскорбление, нанесенное московским послам в Швеции во время свержения Эрика. Но и этого московскому самодуру казалось мало. Он поставил условие, чтобы шведский король заключил с ним военный союз против Литвы и в случае войны поставил бы в русское войско тысячу конных и пятьсот пеших ратных людей. Кроме всего прочего, Швеция, если только она хотела мира с русским царем, не должна была чинить препятствий проезду в Московское государство специалистов самых разных отраслей, в том числе и военных, и обязывалась свободно пропускать любые товары, что ранее всегда находилось под запретом правительств европейских держав, державших под контролем Балтийский торговый путь. Верхом Ивановых требований стало условие включения королем в титул русского царя добавки шведского. Последнее означало ни много, ни мало признание шведским королем своей вассальной зависимости от России, а то, может быть, даже и больше — прямого присоединения Швеции к Московской державе. Как известно, Иван Грозный стал именоваться, помимо всего прочего, царем казанским и астраханским именно после завоевания этих царств. Теперь на равную ступень подчинения себе московский властелин пытался поставить независимую Швецию. Он даже требовал от послов, чтобы их король прислал ему свой герб для помещения его в герб Московского государства. В завершении всего Грозный оправдывался перед послами относительно требований Екатерины, супруги шведского короля: «Мы просили у Эрика сестры польского короля, Екатерины, для того, чтобы нам было к повышению над недругом нашим, польским королем: через нее хотели мы с ним доброе дело постановить; а про Юхана нам сказали, что он умер и детей у него не осталось».

Изможденные долгим и тяжелым заключением послы, не чаявшие уже больше увидеть белый свет, во всем поручились за своего короля и подписались под всеми требованиями московского владыки, заверяя его, что их король «во всем исправится и добьет челом». Понятно, что послами руководило только одно желание: выбраться отсюда живыми, в особенности после того, как Грозный царь на последнем приеме относительно шведского короля заявил: «да исполнит волю нашу или увидим, чей меч острее».

Отпуская послов, Грозный передал через них для короля письмо, в котором, между прочим, были слова:

«Ничем не умолишь меня, если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на цесаря есть пустая. Говори, что хочешь; но словами не защитишь земли своей».

Мы и раньше знакомились с дипломатическими приемами Грозного. Помним его выпады в сторону Ордена накануне Ливонской войны. Но тогда русскому царю представлялся слабый противник, каким была Ливония, а о возможном заступничестве за нее кого бы то ни было московский государь не догадывался. Здесь же его дипломатическая несостоятельность выходит наружу во всем своем блеске. На четырнадцатом году войны, принявшей затяжной характер, и туманные перспективы которой понемногу стали приобретать ясные очертания, причем ясность эта явно была не в пользу московской стороны, русский самодержец продолжал сохранять тот же тон, с которым он начинал эту бойню против слабого во всех отношениях противника. Понятно одно, русский царь потерял почву под ногами, он не соизмерял своих возможностей с реальным положением вещей, не чувствовал этого положения и совершенно не ориентировался в происходящем вокруг, а потому все больше и больше оказывался в изоляции. Он продолжал сноситься с Литвой, вернее с Речью Посполитой, с которой у него не было ни настоящей войны, ни прочного мира, и обе стороны, как могли, использовали очередную передышку, накапливая силы для будущего. Датский король Фредерик после заключения мира со Швецией пытался в ливонских делах сохранять нейтралитет, или, во всяком случае, делал вид, что не участвует ни на чьей стороне. Он заверял русского царя в искренней дружбе, но дружба эта не шла дальше пустых обещаний в поддержке против торговой блокады. Фредерик даже не сообщил Ивану Грозному о своем мире со Швецией, наивно полагая, что такую информацию можно долго держать в секрете. Впрочем, непонятно, что он хотел добиться таким утаиванием. Но именно через датского короля император Максимилиан обращался к московскому царю с просьбой опасной грамоты для своих послов. Царский ответ в Данию звучал так:

«Фредерик хорошо делает, что желает нам быть верным другом до конца жизни; но то нехорошо, что без нашего веления мирится с неприятелем России. Да исправится; да стоит с нами заедино; да убедит шведов повиноваться воле моей!.. Послов брата нашего, Максимилиана, ожидаем: им путь свободен сюда и отсюда».

Но, безусловно, основными для Москвы оставались отношения с Речью Посполитой. Здесь тон был совсем иным, чем с властями Швеции, видимо у Грозного хватало соображения не раздражать излишней заносчивостью и высокомерием своего главного и наиболее серьезного противника. В 1571 году велись переговоры с посланником Сигизмунда, который от имени короля выразил недовольство тем, что русские в противность договора заняли Тарваст, что ставленник русского царя герцог Магнус во время ревельского похода повоевал некоторые погосты, принадлежавшие Литве. Польский король предлагал царю Ивану некоторые ливонские города за Полоцк. Русская сторона, а ее на переговорах представлял думный дьяк Андрей Щелкалов, оправдывалась тем, что Магнус воевал не литовские, а шведские владения, что Тарваст занят русскими согласно достигнутым ранее договоренностям, что, наконец, царь уступит королю Полоцк, если Сигизмунд согласится уступить всю Ливонию. Чуть позже Грозный согласился оставить в руках короля и Курляндию. Кроме всего прочего, дипломаты Грозного всячески пытались склонить западного соседа к союзу с Москвой против Швеции, а это условие для польско-литовской стороны было самым неприемлемым. Противники России к тому времени полностью определились с внешнеполитическими целями, и Речь Посполитая уже заручилась союзом Швеции против Москвы. Но на ближайшее время непосредственно военные действия в Ливонии ожидались на шведском участке фронта.

Можно понять, как оскорбился Юхан шведский требованиями русского царя, в особенности теми, что касались королевы. Шведский король ничем не ответил Грозному и тем показал, что он не собирается искать мира на условиях, предлагаемых московским самодуром. Но вот воевода в Орешке, который напрямую сносился с выборгским королевским наместником, сообщил царю, что из Выборга идут слухи, будто бы московский царь сам просит мира у шведской стороны. Негодованию русского царя не было предела. А тут еще к этому времени как раз поспела весть о победе над татарами при Молодях. И если Грозный даже после поражения от хана в сношениях со шведским королем не изменял своему привычному тону, то можно понять, до какой степени вознеслась его спесь после большой победы. Тогда царь Иван разразился в адрес шведского короля такой грамотой:

«Скипетродержателя Российского царства грозное повеление с великосильною заповедью: послы твои уродливым обычаем нашей степени величество раздражили; хотел я за твое недоумие гнев свой на твою землю простереть, но гнев отложил на время, и мы послали к тебе повеление, как тебе нашей степени величество умолить. Мы думали, что ты и Шведская земля в своих глупостях сознались уже; а ты точно обезумел, до сих пор от тебя никакого ответа нет, да еще выборгский твой приказчик пишет, будто нашей степени величество сами просили мира у ваших послов! Увидишь нашего порога степени величества прощенье этою зимою; не такое оно будет, как той зимы! Или думаешь, что по-прежнему воровать Шведской земле, как отец твой через перемирье Орешек воевал? А как брат твой обманом хотел отдать нам жену твою, а его самого с королевства сослали! Осенью сказали, что ты умер, а весною сказали, что тебя сбили с государства. Сказывают, что сидишь ты в Стекольне в осаде, а брат твой, Эрик, к тебе приступает. И то уже ваше воровство все наружи: опрометываетесь, точно гад, разными видами. Земли своей и людей тебе не жаль; надеешься на деньги, что богат. Мы много писать не хотим, положили упование на Бога. А что крымскому без нас от наших воевод приключилось, о том спроси, узнаешь. Мы теперь поехали в свое царство на Москву и опять будем в своей отчине, в Великом Новгороде, в декабре месяце, и ты тогда посмотришь, как мы и люди наши станем у тебя мира просить».