Книга Институты и путь к современной экономике. Уроки средневековой торговли - Авнер Грейф

В логическом отношении аргументация Бенсона также не вполне убедительна. Как страх подвергнуться остракизму мог повлиять на поведение, если взаимодействия осуществлялись с индивидами, о которых они «почти ничего не знали» [Benson, 1989, p. 641]? Чтобы аргумент об остракизме мог работать, необходимо пояснить, как информация о прошлом поведении распространялась среди торговцев и какой у них был мотив участвовать в коллективном наказании.

3. Недостаточность теории, обогащенной микроаналитической моделью

Признание необходимости эндогенного объяснения потоков информации и выполнения контрактов – центральный момент посвященной этим вопросам статьи Милгрома, Норта и Вайнгаста [Milgrom, North, Weingast, 1990]. Они используют микроаналитическую модель, чтобы подкрепить дедуктивный вывод о том, что обезличенный обмен поддерживался институтом частного порядка. Их анализ сфокусирован на исполнении контрактов на ярмарках Шампани, которые, по всей видимости, были наиболее важными межрегиональными торговыми площадками Европы в XH-XIII вв. [Verlinden, 1979]. В этот период значительный объем торговли между Северной и Южной Европой шел через эти ярмарки, где торговцы из различных районов заключали контракты, в том числе на поставку в будущем, что требовало механизма их исполнения, работающего с отсрочкой [Ibid.]. Как купец из одного сообщества мог взять на себя контрактные обязательства по отношению к купцу из другого сообщества?

По мнению Милгрома и его соавторов, в большом сообществе купцов, которые посещали эти ярмарки, репутационный механизм, основанный на знакомстве, не мог разрешить проблему подобных обязательств – у торговцев не было социальных сетей, необходимых для того, чтобы сделать прошлые действия общеизвестными. Обращая внимание на действия судей на ярмарках, упомянутые авторы ставят вопрос: «Что именно отвращает купца от мошенничества, которое он мог бы совершить, если бы предоставил товары более низкого качества, чем обещано, а затем покинул ярмарку, прежде чем его обман будет замечен? В подобных обстоятельствах обманутый купец, конечно, может добиться судебного решения, осуждающего его поставщика, но что с ним делать, если этот поставщик никогда больше не вернется на ярмарку? Возможно, остракизм, осуществляемый иными механизмами, мог бы быть эффективным способом, позволяющим добиться выплат по судебным решениям. Но если это так, зачем вообще была нужна судебная система?» [Milgrom, North, Weingast, 1990, p. 5–6].

Чтобы ответить на этот вопрос, Милгром с соавторами предлагают формальную модель, суть которой сводится к следующему. Предположим, что каждая пара торговцев встречается друг с другом только раз, и что каждый торговец знает только о своем личном опыте. Ярмарочный суд моделируется так, что он способен лишь на верификацию прошлых действий и на сохранение информации о торговцах, которые мошенничали в прошлом. Приобретение информации и обращение в суд – действия, затратные для каждого купца. Несмотря на эти затраты, существует (симметричное секвенциальное) равновесие, при котором мошенничество не происходит. Способность суда задействовать многосторонний репутационный механизм путем контроля информации обеспечивает соответствующие стимулы. Каждый купец имеет мотив заплатить взнос и проверить прошлое поведение своего партнера в суде, поскольку только в таком случае суд будет фиксировать обмен. Без этой фиксации суд не сообщит о случае мошенничества другим купцам в будущем. В отсутствие ожидания будущего наказания лучшей реакцией будет мошенничество. Предвидя, что так и будет, торговец приходит к выводу, что лучшее решение – заплатить суду и зафиксировать сделку, гарантируя, таким образом, что возможное мошенничество будет записано.

Торговец, которого обманули, мотивирован обратиться в суд с жалобой, потому что в этом случае мошенник будет обязан возместить ущерб. Мошенник поступит так, поскольку в противном случае суд информирует всех его будущих партнеров о том, что он мошенничал в прошлом. Эти будущие партнеры станут обманывать торговца, который мошенничал прежде (если он не возместит ущерб), зная, что суд не станет информировать будущих партнеров об их действиях.

Значит, суд может гарантировать исполнение контрактных обязательств во времени, даже если он не может применять силу принуждения к мошенникам. Милгром и соавторы считают, что роль суда на ярмарках Шампани сводилась к тому, что описано в их теоретической модели. Следовательно, этот теоретический анализ поддерживает утверждение, что правовая система купцов могла обеспечить процедуру исполнения контрактов на ярмарках. Этот анализ в теоретическом плане весьма проницателен, но соответствует ли он эмпирическим данным? Была ли купеческая правовая система главным элементом торговли зрелого Средневековья вообще и ярмарок в частности?

Для подтверждения значимости своего анализа Милгром с соавторами приводят два аргумента. Во-первых, этот анализ объясняет обмен, характеризуемый разделением между quid и quo среди торговцев из удаленных районов Европы, приезжающих на ярмарки. Иначе говоря, анализ подтверждается объяснением их поведения. Во-вторых, авторы утверждают, что «ключевые характеристики модели соответствуют практикам, встречавшимся на ярмарках Шампани. Хотя купцы на этих ярмарках не обязаны были до заключения любого контракта заниматься разысканиями, институты ярмарки обеспечивали их нужной информацией иным образом. Как уже отмечалось, ярмарки жестко контролировали вход и выход. Купец не мог проникнуть на ярмарку, если не был в хороших отношениях с теми, кто контролировал вход на нее, а любой купец, пойманный на мошенничестве, брался под стражу и передавался суду, который соответствовал правилам ярмарки. Поэтому у любого человека, с которым купец встречался на ярмарке, как предполагалось, была “хорошая репутация” – именно в смысле, определенном нашей моделью» [Milgrom, North, Weingast, 1990, p. 20].

Используя микроаналитическую модель, анализ определяет теоретическую возможность, но не устанавливает, что она соответствует исторической реальности. В нем уделяется мало внимания определению релевантности. Все решение этой задачи основано на том аргументе, что модель может объяснить поведение, которое исходно мотивировало ее формулировку. Однако подобная форма поведения может порождаться многими моделями. В действительности заявление Милгрома и соавторов о том, что власти на ярмарках имели возможность поймать и впоследствии «взять под стражу и передать суду» мошенника [Ibid.], указывает на необходимость исследования роли силы принуждения, а не коммерческих санкций в работе ярмарок. В самом деле, если принять утверждение, что ярмарочный суд мог проверить личность мошенника и знать о его прошлых нарушениях, мошенник не стал бы возвращаться на ярмарку просто из страха перед карательными мерами, а не из-за коммерческих санкций.

Итак, поскольку контекст и теория не используются интерактивно для формулировки и оценки гипотезы, такой анализ является неудовлетворительным.

Этот анализ также страдает от трех других недостатков. Во-первых, пытаясь выделить релевантный институт, авторы полностью игнорируют исторический контекст. В результате в гипотезу и модель встроены тезисы, спорные с точки зрения наших исторических знаний. Модель предполагает, что суд мог определить личности торговцев и что купцы занимались торговлей, обладая своим собственным капиталом. Но как именно власти ярмарки проверяли, что у купца хорошая репутация? В этот период не было надежных методов идентификации (например, не существовало удостоверений личности с изображениями), а подделка документов была обычным делом. Кроме того, тогда купцы по всей Европе использовали агентов. Купцы могли мошенничать анонимно, отправляя агентов вести дела от своего имени.