Книга От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Вообще же должен сказать, что как ни почтенна была деятельность Всероссийского земского союза, как ни хороши были многие из его работников и работниц, особенно среди сестер милосердия, деятельность эта представляла много и отрицательных сторон, мешало и чрезмерное обилие служебного персонала во всех предприятиях Союза; там где легко могли бы управиться один, много два человека, ставили три-пять человек и с слишком высокими окладами. Несколько опошленное слово зем-гусары, к сожалению, в основе имеет много истины. Сколько военнообязанной молодежи под флагом Всероссийского земского союза уклонилось от военной службы. Было слишком много евреев среди служащих, которые, особенно на питательных пунктах, подкармливали и укрывали дезертиров и сами совращали малодушных, так что за некоторыми пунктами пришлось установить надзор со стороны коменданта штаба корпуса.

Работая со всем усердием на войска, многие агенты старались тормозить деятельность правительственных органов и выставлять ее в невыгодном свете. Такая двойственность деятельности агентов Всероссийского земского союза все более и более стала проявляться начиная с 1916 года. Но среди сестер милосердия большинство отдавались своему делу всей душой, и работа их по отношению к раненым и больным достойна высокой похвалы. Но и тут иногда не обходилось без курьезов. Так, однажды, во время доклада у начальника штаба вошел мой адъютант и доложил, что одна сестра милосердия очень просит меня видеть. Когда я вышел к ней и спросил, чем могу служить, она несколько смущенно заявила:

– Прошу вас приказать назначить в мое распоряжение 50 человек солдат.

– Да зачем вам 50 человек? Вы скажите прямо, что нужно вам сделать, а уж сколько для этого понадобится, мы увидим сами.

– Нет, мне нужно 50 человек в день.

– Да зачем же? Прошу вас, скажите прямо, и мы наверное сейчас же договоримся.

Тогда она, смутившись еще больше, призналась, что получила от своего уполномоченного предписание отправиться в Вышневец и открыть там чайную на 50 человек.

– И вот я предписание исполнила, нашла и оборудовала помещение, все готово, но никто ко мне не заходит. Я и прошу назначить мне 50 человек, которых я буду ежедневно поить чаем.

Я невольно улыбнулся и сказал:

– Посылая вас в Вышневец с подобным поручением, уполномоченный, очевидно, не знал обстановки. Здесь все обеспечены своим чаем и к вам не пойдут. Но, раз вы так хотите работать, то я вам дам на попечение действительно нуждающихся в чае – это обозных, привозящих в Вышневец хлеб и прочее довольствие, но только их иногда будет гораздо больше чем 50.

– Я рада всех напоить, но у меня есть оборудование только на 50.

– Лишь бы вы захотели нам помочь, все недостающее вам доставит корпусный интендант.

Она тотчас же согласилась и прекрасно вела это дело, часто требовавшее работы и по ночам.

По мере приближения к зиме грязь все увеличивалась, дороги становились непроезжими. Корпусный ветеринар доложил, что корпус ежедневно теряет от 12–15 падающих от натуги лошадей. Усиленное исправление дорог мало помогало делу, пришлось приблизить тыл, и я отдал приказ о переводе хлебопекарен к самому Вышневцу, несмотря на то, что окрестности подвергались постоянному обстрелу с аэропланов. Хлебопекарни были поставлены на открытом поле, замаскированы искусственными насаждениями, и несмотря на то, что начиная с ноября над Вышневцом ежедневно появлялись по два, по три аэроплана, бросавших каждый по две-три бомбы, хлебопекарни до конца, то есть до весны 1916 года, остались совершенно благополучны и работали без перерыва, выпекая в среднем по 6000 пудов в день.

Равным образом не пострадал и замок, в котором стоял штаб корпуса, две-три бомбы попали в прилежавший к дому пруд, одна падала прямо на конек крыши сарая, в котором стояли наши верховые лошади. Гибель их казалась неминуема, как вдруг в нескольких саженях от крыши бомба от чего-то разорвалась в воздухе и на крышу и землю попадали лишь мелкие куски, самые большие величиной с мелкий грецкий орех. Таким образом, сами неприятельские аэропланы почти не причиняли нам вреда, но беда, бывало, очутиться в парке, когда над ним появлялся аэроплан и наша специально установленная батарея открывала по ним огонь – стаканы так и сыпались, и приходилось становиться к стволу одного из вековых деревьев парка, пока огонь не затихнет.

Автомобили почти с места пришлось отправить в Збараж, откуда они выезжали нам навстречу по австрийскому шоссе. До этого шоссе от Вышневца приходилось проехать грунтовой дорогой 23 версты. В случае вызова в штаб армии в Волочиск я эти 23 версты до ноября проезжал четвериком в легком фаэтоне, а с конца ноября пришлось это расстояние проезжать верхом.

Прежде чем вернуться к описанию боевых действий, мне остается коснуться одной из бытовых сторон нашей армии, встречавшейся и в прежние войны, но особенно ярко сказавшейся в эту Великую войну. В войсках, в строю, несомненно находились, правда единичные, женщины, добровольно взявшие на себя этот крест и свято исполнявшие взятый на себя долг.

Так, проезжая из Вышневца мимо Рыдомеля, на возникшем после боя 31 августа кладбище, на кресте ближайшей к дороге могилы стояла надпись: ефрейтор Дарья Киселева. История этого ефрейтора такова. Когда его, тяжко раненного, принесли в лазарет, раздевавшие его сестры сразу увидали по груди, что перед ними женщина. На вопрос, как она попала в полк, Дарья Киселева просто рассказала:

– Мой муж запасный, хворый, хилый, у нас маленький ребенок, когда его призвали, я сказала ему: куда тебе бедному воевать, останься с маленькой дома и береги ее, а за тебя я пойду. Остригла волосы, одела его платье и пошла на призывной пункт. Когда позвали ефрейтора Василия Киселева, я крикнула «я» и так и пошла. Если умру, напишите им, да уж и похороните меня как бабу.

В 134-м пехотном Феодосийском полку с самого выступления полка находились две женщины, прозванные солдатами Мишкой и Сашкой. Солдаты их очень любили и берегли, в окопах им всегда устраивали место в одном из углов. Они участвовали во всех боях. Мишка была молодая москвичка, окончившая в Москве фельдшерскую школу, а Сашка – девушка, служившая прежде у нее. Как они попали в полк – не знаю. В бою 8 октября Мишке оторвало руку со всем плечом, и она от раны скончалась. Что сталось дальше с Сашкой – не знаю.

Однажды вечером мне доложили, что командир 50-го пехотного Белостокского полка на основании публикации родителей при записке прислал в штаб обнаруженных в полку двух гимназисток, для отправления их к родителям. Так как было уже довольно поздно, я поручил Славочке (моему адъютанту) устроить им ночлег, накормить их ужином, оградить от назойливых расспросов, а утром привести ко мне.

Обе оказались молодыми девушками 20 и 18 лет. На мое указание, что я должен их отправить к родителям, старшая заявила:

– У меня нет родителей, я сирота, и меня никто не может требовать, ибо перед тем как уехать в армию, я во всем призналась бабушке, умолила ее, и бабушка, благословив меня, отпустила.

Другая созналась, что она действительно тайком ушла из дому.