Книга Унесенные за горизонт - Раиса Кузнецова

У Н. Ф. были ключи от комнаты его родственницы Леры, поэтому проблема ночевки нас не волновала. К ночи мы прибыли в Ленинград, по довольно узкой лестнице поднялись в предназначенные нам «апартаменты» и ахнули. Длинная, узкая комната была вся в паутине и утопала в пыли. Постелей не было, раскладушек тоже. Кое-как подмели и улеглись на полу спать. Рано утром ринулись на Карельский перешеек ― с целью не только познакомиться с природой, но и осмотреть Ленинские места ― Разлив, где Ленин жил в шалаше летом 1917. В музее мы встретили Лидию Парвианен, заведующую всеми филиалами музеев, посвященных Ленину. Дочь непосредственного участника тех событий, она рассказала нам о тех днях горячо и взволнованно, как будто перед ней была огромная аудитория, а не маленькая группа из пяти человек, двое из которых были детьми. Показала террасу, где Ленин работал, и сеновал, куда скрывался при появлении посторонних. Она проводила нас до озера Красивое, которое Ленин и его спутники переходили вброд и где будущий творец «новой России» чуть не утонул. К вечеру, вернувшись в Ленинград, мы заехали в Смольный, но актовый зал был закрыт. Однако обаяние Ивана Васильевича сломило даже коменданта, и он сделал для нас исключение ― открыл зал. С трепетом проходили мы коридорами Смольного и осматривали зал, где Ленин провозгласил весть о победе революции и первые декреты Советской власти. Полные впечатлений, мы все же вернулись в грязную, пыльную комнату: ночевать больше было негде. Вдруг Н. Ф. занервничал, что не успел как следует оформить отпуск и что этим воспользуются , чтобы его уволить.

Я посоветовала:

― Пошлите телеграммой заявление об оформлении вам отпуска ― ведь сейчас, летом, в отпуске почти весь институт.

― Нет, ― возразил он, ― это для них послужит документом, что я не в Москве, уехал, не имея отпуска.

― Но как же вы уехали, на что рассчитывали?

― Я думал, что вы едете только на три дня!

― Как так? Мы всю дорогу говорили, что едем в Таллин и Ригу.

― Я думал, что это несерьезно!

В общем метался, злился так, что в конце концов Ваня заявил:

― Будем возвращаться.

― Ни за что, ― возопили я и дети, ― с какой стати мы будем срывать наши отпуска? Пусть Н. Ф. возвращается поездом.

Смущенный Овчинников послушался, пошел на вокзал, но билета не достал и вернулся.

― Ладно, поеду с вами до Таллина или Риги, у меня, я вспомнил, есть еще два дня выходных.

Так и поехали ― гнали из-за него сильно, почти не останавливались в Таллине, который осмотрели, не вылезая из машины. Почти под вечер очутились на шоссе. Стемнело быстро. Кругом только лес и поля. Доехали до домика дорожного мастера, попросились ночевать. Люди оказались очень любезными, разрешили, даже в дом приглашали, но я и Ваня остались в машине, а дети и Н. Ф. устроились на сеновале. Очень романтично это им показалось!

В Пярну приехали днем, и сразу к морю ― купаться. Хороший там пляж, но поваляться на нем как следует не пришлось. Из-за Н. Ф. задерживаться было нельзя. Двинулись дальше, к вечеру попали в Ригу. Долго искали ночлег и нашли его, самое смешное, в доме, где в это время жила Рита. Встреча была необыкновенная. Наутро поехали по побережью дальше, цель ― найти более приемлемый приют. Повезло. Сняли огромную террасу, совсем близко от моря. Но Н. Ф. был вне себя: скорее уехать-больше ни о чем он не мог думать. Пришлось ехать в Ригу, к московскому поезду. Однако билетов не оказалось. Спасибо, с нами была Рита. Эта весьма предприимчивая особа помчалась в комнату матери и ребенка и, наговорив заведующей комнатой жалобных речей по поводу заболевшего Н. Ф., вынудила ее организовать продажу билета из резервов комнаты. Это произошло за несколько минут до отправления поезда, мы бежали по платформе и, всунув Н. Ф. в детский вагон, вздохнули с огромным облегчением. Так истрепал он нам нервы за эти дни, что превратил наше путешествие из Ленинграда в Ригу в настоящее мучение. Я серьезно злилась, но Ваня был терпелив и даже мне не показывал вида, что расстроен его поведением.

После того как спровадили в Москву Н. Ф., ничто уже не мешало нам насладиться прекрасной природой Балтики. Незабываемый был день, проведенный в Кемери. В Риге побывали в Домском соборе, слушали чудесную музыку, были также на могиле Яна Райниса. Весело вспоминали потом мою «штурманскую» промашку в Майори. Увидев название улицы «Смилшу», я потребовала повернуть на нее, ведь там находился «мой» пионерский лагерь. Но запрещающего знака я не заметила, и сразу нарвались на милиционера. Узнав, что мы «москвичи», он вместо десяти рублей потребовал с нас двадцать пять, и пришлось заплатить. Вот так-то!

Возвращаться решили по новой дороге, идущей вдоль Даугавы, через Даугавпилс. Но вот кончилась Латвия, мы въехали в Белоруссию и сразу почувствовали разницу. Долго тряслись по ухабам и объездам, прежде чем попали на ночевку в гостиницу г. Полоцка. Уехали оттуда рано утром, днем проехали пыльный и грязный Витебск и, не заезжая в Смоленск, помчались по Минскому шоссе. Домой!

Одесса

С дачи вернулись в конце августа, так как 1 сентября начинались школьные занятия. Ваня чувствовал себя хорошо ― по крайней мере, так он меня уверял, ― много и плодотворно работал, систематически ездил в институт философии. Однажды, вернувшись оттуда довольно поздно, он меня «обрадовал»:

― Я согласился заведовать сектором .

Я оцепенела:

― Как так «согласился»? Зачем это тебе? Ведь по одним заседаниям затаскают, и ты будешь занят каждый день.

― Понимаешь, так надоел этот хаос и бардак, что творится в секторе. Все равно за все хватаюсь, а прав не имею. К тому же в помощники мне дали Юру Сачкова, он и будет ходить на всякие заседания.

Но, как я и предвидела, занятость его сильно увеличилась: он организовал выпуск книг по философии естествознания, к нему прикрепили несколько аспирантов, да и заседания дирекции посещал сам, а все это отнимало много времени, и писать статьи приходилось по ночам. Вскоре за успешную деятельность, учитывая большое количество научных работ, ему без защиты диссертации (что практиковалось чрезвычайно редко) присвоили степень доктора философских наук, а за успехи в подготовке аспирантов дали звание профессора. Перед этими событиями приехал к нему Ю.Сачков. По поручению партбюро он занялся снятием с Ивана Васильевича партийного взыскания, полученного в 1956 году, которое мы тогда договорились не оспаривать, чтобы не дать повода Валерии Голубцовой настаивать на исключении Вани из партии. Мы передали Сачкову копию постановления райкома и заявление Ивана Васильевича с просьбой о снятии взыскания. В руках у Юрия была также характеристика, где говорилось, что своей деятельностью за эти годы Иван Васильевич полностью искупил свой «строгий выговор», и все такое, что пишется в подобных случаях. Но на следующий день Юрий буквально ворвался к нам. Взволнованно и удивленно он поведал о том, что никакого «строгого выговора с занесением в личное дело» нет, в постановлении значится только просто «выговор», и притом отсутствуют обвинения, которые возводились на Ивана Васильевича, как-то: привлечение в институт Кедрова и Рыбкина, оплата гонорара Зубову, ― а вместо этого в общих словах сказано что-то о непорядках в делах и о финансовых нарушениях (каких ― не указано) ― и всё! От Ивана Васильевича в соответствии с этим требовалось переписать заявление, что он и сделал. Но мы поняли, что «дело» было исправлено в райкоме после того, как «Маленков, Каганович, Первухин и примкнувший к ним Шепилов» попытались в июне 1957 года совершить «переворот» и «свергнуть» Хрущева[97].