Книга Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Повторю еще раз: в тот момент, в отличие от первых дней июля, у Франца Иосифа и его советников уже не могло быть практически никаких, даже призрачных надежд на то, что Россия останется в стороне от конфликта. Время для локальной войны, если она была вообще возможна, оказалось упущено. Сразу после получения ультиматума, 24 июля, принц-регент Александр обратился к Николаю II с отчаянной просьбой помочь Сербии: «Мы не в состоянии защитить себя сами... Мы умоляем Ваше Величество прийти нам на помощь как можно скорее... Мы искренне надеемся, что этот призыв найдет отклик в Вашем великодушном славянском сердце». На следующий день русское правительство постановило, что в случае, если Сербия подвергнется нападению, Россия выступит на ее стороне.

Но даже сознавая, что вступление России в войну может вызвать цепную реакцию, в результате которой великие державы, верные своим союзническим обязательствам, будут вынуждены воевать друг против друга, правящие круги Австро-Венгрии пошли ва-банк — чтобы победить или погибнуть. Как заметил граф А. Хойош, «мы не хотим быть «больным человеком Европы», лучше уж быстрая смерть». Такая позиция могла бы даже показаться смелой и рыцарски-благородной, хоть и несколько анахроничной (как, впрочем, очень многое в австро-венгерской монархии в начале XX в.), если бы ставкой в безумной игре, затеянной Веной, не были миллионы жизней. Воистину, «был ли еще во всемирной истории случай, когда столь трагическое решение было принято со столь преступным легкомыслием?» (Кайзеры, 535). Однако тот же упрек в легкомыслии можно было адресовать и правящей верхушке по меньшей мере двух других великих держав — Германии и России.

Впрочем, Франца Иосифа, которому в августе 1914-го исполнилось 84 года, трудно заподозрить в авантюризме: для этого он был слишком опытен. Если многие его министры и дипломаты действительно чувствовали себя в дни июльского кризиса как игроки, которым предстоит или сорвать крупный куш, или проиграться в пух, самим императором, судя по всему, руководили совсем иные чувства. Это были глубокий пессимизм и фатализм — следствие длинной череды политических поражений и личных потерь, понесенных Францем Иосифом за его долгую жизнь. Утром 25 июля, в ожидании телеграммы из Белграда с ответом сербов, император, по воспоминаниям приближенных, заметно нервничал, но затем, когда все уже было ясно, неожиданно успокоился и в этом странном спокойствии подписал приказ о мобилизации против Сербии. «Я сделал все что мог, но теперь все кончено», — печально, однако все так же спокойно сказал он Катарине Шратт, придя навестить ее в тот вечер.

По словам тогдашнего министра финансов монархии Лео фон Билинского, Франц Иосиф давно предчувствовал катастрофу и еще весной 1913 г. говорил о возможности в ближайшем будущем европейской войны. Он не хотел и боялся ее, но остановить события не мог: логика престижа, ставшая для Австро-Венгрии логикой выживания, толкала старого монарха и его государство на поле брани. И когда дело все-таки приняло неблагоприятный оборот, Францу Иосифу ничего не оставалось, кроме как подчиниться судьбе с мужеством отчаяния — тем печальным мужеством, с каким он когда-то встретил поражения при Сольферино и Садовой, а позднее — известия о смерти брата, сына, жены... Франц Иосиф — одна из самых пассивных фигур, участвовавших в июльском кризисе. Но в этой пассивности была своеобразная мудрость: в отличие от собственных и иностранных министров и генералов, в отличие от кайзера, царя, французского президента, сербского принца-регента и других политиков и государей старый император летом 1914-го чувствовал себя не творцом истории, а пешкой в Божьих руках. И, быть может, он оказался ближе к истине, чем все остальные. Пожалуй, только германский канцлер Бетман-Гольвег испытал тогда подобное чувство, сказав одному из своих помощников, что «рок, неподвластный людям, овладел Европой». Если в истории действительно есть роковые, мистические моменты, то к их числу стоит отнести конец июля и первые дни августа 1914 г.

* * *

Далее события развивались лавинообразно. С 11 часов утра 28 июля Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией. В ответ на объявленную Францем Иосифом мобилизацию Николай II отдал приказ о частичной мобилизации четырех военных округов — Московского, Киевского, Одесского и Казанского. (Нужно отметить, что в июле военные приготовления Австро-Венгрии велись исключительно против Сербии, никаких передвижений войск у русской границы не происходило.) Инициатива британского министра иностранных дел Э. Грея, предложившего созвать конференцию великих держав для урегулирования конфликта, не нашла отклика в Вене и Берлине. «Это лишнее! — самоуверенно заявил Вильгельм II. — Я соглашусь участвовать [в конференции], только если Австрия попросит меня об этом, что маловероятно. По вопросам, касающимся чести и самой жизни, консультироваться не о чем». Руководство Германии, однако, полагало, что войны можно будет избежать, если Австро-Венгрия пойдет на прямые переговоры с Россией. В тот же день 28 июля французский посол в Петербурге М. Палеолог заверил Николая II, что в случае разрастания конфликта и подключения к нему Германии Россия может безусловно рассчитывать на выполнение Францией ее союзнического долга.

В ночь на 29 июля начался продолжавшийся несколько дней оживленный обмен телеграммами между кайзером и царем. Получив заверения Вильгельма II в том, что Берлин окажет давление на Вену с целью улаживания австро-сербского конфликта, Николай II 29 июля приостановил действие приказа о частичной мобилизации (которая, в свою очередь, проводилась только против Австро-Венгрии, но не против Германии). В тот же день в Лондоне министр Грей предупредил немецкого посла князя Лихновского, что Германия не вправе рассчитывать на нейтралитет Англии при любом развитии событий. Тем не менее Грей отказался дать Франции гарантии того, что в случае войны с немцами Англия будет на ее стороне: «Было бы нечестно вводить господина Камбона (французского посла в Лондоне. — Я.Ш.) в заблуждение, заставляя его предполагать, что мы определились относительно того, что мы намерены предпринять в ситуации, возникновения которой все еще надеемся избежать». Великолепный образец изящно-бессмысленного дипломатического языка, которым так блестяще владел Эдуард Грей!

30 июля немецкие дипломаты предприняли отчаянные, но безуспешные попытки заручиться гарантией британского нейтралитета в случае войны Германии с Францией. Одновременно канцлер Бетман-Гольвег тщетно пытался убедить Берхтольда в необходимости или пойти на прямые переговоры с Россией, или принять английское посредничество в конфликте с Сербией. Первый вариант, даже если бы Вена согласилась с ним, был не слишком привлекателен для Петербурга: там полагали, что разговаривать надо не с австрийцами, а с немцами. Еще 28-го числа С. Сазонов направил послу России в Лондоне графу Бенкендорфу телеграмму, в которой говорилось: «Мои беседы с германским послом укрепляют во мне предположение, что Германия поддерживает неуступчивость Австрии. Берлинский кабинет, повидимому, совершенно не влияет на своих союзников... Мне кажется, что Англия, более чем всякая иная держава, могла бы еще попытаться... побудить германское правительство к нужным шагам. Ключ положения находится, несомненно, в Берлине». Здесь русская дипломатия допустила ошибку: именно прямые контакты с