Книга Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - Кен Уилбер

И я, и Трейя занимались медитацией, причем очень подолгу. Я начал вставать в пять утра, чтобы просидеть два — три часа перед тем, как начать свои каждодневные обязанности в качестве человека, на которого можно опереться, — так, чтобы ненароком не почувствовать раздражение или отчаяние. Я достиг состояния искреннего примирения со всем этим — не знаю точно, что мне помогло, разве что то, что я начал понимать: возлагать вину за мои обстоятельства на рак, на Трейю или на жизнь — попросту неверно. Во время медитаций я медленно, но непреклонно возвращался к Свидетелю, и, по крайней мере в эти минуты глубокого спокойствия, все жизненные проявления — хорошие или плохие, жизнь или смерть, наслаждение или боль — были для меня на один вкус: они были совершенны в том виде, как есть.

А Трейя продолжала заниматься випассаной и тонглен. Последняя практика в особенности глубоко трогала и преображала ее; даже когда Трейя формально не занималась ею, она искренне принимала ее основу: исцеление вообще не имеет никакого смысла для отдельного человека — никто не может быть исцелен по-настоящему, пока не будут исцелены все остальные: просветление — это для себя и других, а не только для себя.

Недавно я стала участницей целительного круга, проводимого для одной моей подруги, которая тоже больна раком. Эти совершенно особенные женщины, проводившие круг, помогли нам обеим пережить очень богатый исцеляющий опыт. Я почувствовала себя намного естественней со своим новым телом и поняла: хоть у меня и недостает одной груди, мне нравится мое худое, подтянутое тело. Кен согласен! Когда я лежала в центре круга, одна из женщин молилась о полном исцелении для меня. Это показалось мне довольно смелым, особенно после того, как я, вдоволь наслушавшись прогнозов докторов, потратила кучу времени на то, чтобы подготовить себя к худшему (что, разумеется, перемежалось с надеждами и мечтами о лучшем). Я подумала о сне, который приснился мне той ночью, когда узнала о подлинном масштабе рецидива, — этот сон закончился тем, что я сказала подруге с абсолютной убежденностью: «Я верю в чудеса!» Это может случиться, я могу вылечиться; это очень маловероятно, если смотреть на статистику, но все-таки возможно. Я поймала себя на том, что делаю глубокий вдох, когда меня заполняет эта возможность, а по пятам за ней следует чувство расслабленности.

Но потом я осторожно подумала: а почему именно я? Как же быть со всеми остальными, теми, кто страдает? Конечно, я обрадуюсь, если излечусь или даже если просто проживу подольше, но мысль обо всех, кто страдает от рака или чего угодно другого, заполнила меня. Почему мне должно повезти больше, чем моим братьям и сестрам? Почему нет исцеления и для них тоже, для всех нас? Как я могу просить, чтобы мои страдания прекратились, если продолжают страдать они, члены моей семьи? Моя боль заставляет меня осознавать и их боль, держит мое сердце открытым к состраданию. Первая благородная истина: «В мире существует страдание». И тонглен: будь сострадателен. Не имеет значения, что происходит со мной: то, что я заболела раком, позволило мне навсегда ощутить свое родство с теми, кто страдает. А это значит — со всеми. Если я еще проживу какое-то время, то собираюсь использовать усвоенное, чтобы помогать другим пережить рак, независимо от того, двигаются ли они навстречу выздоровлению или смерти. В этом цель книги, которую я пишу, в этом причина моей гордости за Общество поддержки раковых больных. Бывает так, что жизнь бессмысленна, сколько бы мы ни пытались придать ей смысл. Бывает так, что нам остается только одно — помогать друг другу, мягко, без осуждения. Наши друзья, которым тоже пришлось столкнуться с раком, недавно сказали нам с Кеном: рак заставил их понять с абсолютной ясностью, что жизнь устроена нечестно, — даже если ты хорошо себя ведешь, за это не полагается никакой награды, и так происходит постоянно. Некоторые воззрения нью-эйдж искушают нас возможностью понять, почему и как именно такое происходит, искушают надеждой на то, что в

каждой личной трагедии есть высшая цель или урок, но мы на горьком опыте (возможно, только такой опыт и возможен) убедились: очень часто мы этого не понимаем. Все не так просто. Трудно жить в том, что я называю «страной незнания», — но именно здесь мы и находимся!

Из-за этого я вспомнила о том, что прошлым вечером прочитала в биографии Раманы Махарши — это буквальная цитата из его ответа одному из последователей: «У Бога нет желания и цели, когда Он творит, поддерживает, уничтожает, удаляет или спасает живые существа». Это трудно признать такому пожизненному фанатику смысла и целепола§ гания, как я, но буддизм очень серьезно помог мне отказаться от попыток все истолковать, научиться принимать мир таким, как есть. Дальше Рамана Махарши говорит: «Когда живые существа пожинают плоды содеянного ими в согласии с Его законами, ответственность лежит на них, а не на Боге». Да, я чувствую эту ответственность: ведь у меня есть возможность реагировать на испытания, которые посылает мне жизнь, хотя одновременно я понимаю роль и моего выбора, и превратностей судьбы, случайностей, наследственности и прошлых жизней, — и это путь не осуждения или героизма, а понимания и сочувствия.

Рамана Махарши часто повторял: «Ты благодаришь Бога за то хорошее, что с тобой происходит, но не благодаришь Его и за дурное — и в этом твоя ошибка» (кстати, в этом состоит и ошибка нью-эйдж). Дело в том, что Бог — не мифический Отец, наказывающий или поощряющий эгоистические устремления, а непредвзятая Реальность и Самость всего явленного мира. Даже Исайя иногда понимал это: «Одинаковый свет проливаю Я на добро и на зло; Я, Господь, делаю все это». Пока мы находимся в плену дуализма добра и зла, наслаждения и боли, здоровья и болезни, жизни и смерти, мы отрезаны от недвойственного и высшего отождествления со всем явленным миром, где весь космос имеет «один и тот же вкус». Рамана утверждает, что, только подружившись со своим страданием, со своими болезнями, со своей болью, мы можем по-настоящему обрести более широкую и всеохватную идентичность со Всеобщим, с подлинным «Я», являющимся не жертвой, а непредвзятым Свидетелем и Источником. И самое главное, говорит Рамана, подружиться со своим последним учителем — смертью.

На том целительном круге одна наша подруга, которая была очень глубоко погружена в процесс групповой поддержки, сказала, что для нее самым главным вызовом было поддерживать в своей повседневной жизни тот уровень осознанности и бодрости, который появлялся у нее во время тесного контакта с нами и нашей борьбой (и возможной смертью), при том, что сама она не больна. Я поняла, что она имеет в виду. Неожиданно я подумала: а если какое-то долгое время со мной все будет в порядке, то не потеряю ли я эту восхитительную остроту переживаний, которая есть у меня сейчас, эту прекрасную сосредоточенность на главном? Нет сомнений, что и я, и остальные под давлением этой болезни разрушили какие-то внутренние блоки и ощутили, как в нас вливается новое вдохновение. Было бы ужасно все это утратить… Потом я поняла, что угроза смерти никогда не будет слишком далекой. Каждый месяц, каждую неделю, каждую минуту отпущенного мне срока я проживу с ощущением того, что смерть не так уж далека. Странно осознавать, что со мной навсегда останется этот кнут, эти шпоры, которые будут постоянно напоминать мне: живи, бодрствуя! Словно я все время таскаю за собой наставника по медитации, и в любую секунду учитель может неожиданно прикрикнуть на меня!