Книга Что может быть лучше? - Михаил Армалинский

К чему такой подход и в чём его полезность, продуктивность? По меньшей мере это совпадает с той защитой, прижизненной и особо посмертной, которую установил Бродский, обороняя свою личную жизнь от внимания публики.

Опубликованные в пятитомнике стихотворения – это то, что Бродский писал с намерением не скрыть, а продемонстрировать миру, то есть это та часть его жизни, которую он афишировал, а значит, она содержит информацию, которую называют открытой, и посему дозволенную к интерпретации.

Понимая это, Бродский, очевидно, не публиковал тех стихов, а быть может, даже и не писал вообще (это ещё предстоит узнать), которые без тщательного камуфляжа говорили бы о его интимной жизни, то бишь сексуальной.

Тем интереснее становится, соблюдая установленные Бродским правила игры, а именно используя только его собственные слова, умышленно произнесённые вслух (то есть всё те же опубликованные стихотворения), покопаться в них – уж это никто не сможет назвать «копанием в чужом грязном белье». Такое скорее принято значительно называть литературоведением, а того глядишь – и текстологическим анализом.

Кстати, о «копании в чужом грязном белье». Это смотря чьё грязное бельё? Прежде всего под «грязью» подразумевают сексуальные выделения человека. Однако если это бельё красивой женщины, да ещё желанной народом, типа нынешней Дженнифер Лопес, то её грязное бельё продавалось бы шибче, чем её песни и фильмы.

Мы видим, как музыканты или спортсмены бросают свои потные рубашки и прочие части туалета в публику и как она за них дерётся. Женщины бросают свои трусики на сцену любимому исполнителю, и тот вовсе не бежит от них в отвращении. Так что давайте не будем про грязное бельё.

Более того, определение следует перевернуть: грязным бельём красавицы или знаменитости для страстного почитателя будет их только что выстиранное, не ношеное бельё, а грязное, с их тела, пропитанное запахами, – оно для влюблённого есть чистое бельё.

Всё это справедливо и по отношению к любому человеку, которым по тем или иным причинам страстно восхищаются народные массы.

Так что кое-какое своё «грязное бельё» Бродский вывесил на обозрение печатным способом. Меня только оно в данном случае и привлекает. (Бродский подобен энциклопедии. А я, как великовозрастный мальчишка, раскрыв её, прежде всего отыскиваю статью про женские половые органы.)

Максимальная точность и удовольствие от «копания» могла бы быть достигнута, углубись я в ПОЛНОЕ собрание сочинений Бродского. Пока же существует лишь избранное с купюрами. Например, что это за пропущенные строфы VII и IX в «Строфах» 1968 года? (2:95,96.)

Судя по опубликованным стихам, гениальность Бродского определялась, увы, не только его сексуальной жизнью. Во всяком случае, секс в поэзию почти не просачивался.

Подавляющее обилие стихов о смерти, вероятно, вытеснило интимные, любовные стихи за пределы избранного. Можно, конечно, предположить и то, что их просто нет. Однако по тем имеющимся немногим стихотворениям и намёкам нетрудно заключить, что Бродский смело обращался с любовным лексиконом просторечья, в особенности в зрелом возрасте, и от женщин не бежал, а к ним в открытую стремился.

Быть может, опбуликованное есть результат самоцензуры отбора, то есть вполне возможно, что Бродский не пускал в обращение и не давал в печать какой-то группы своих стихов. Но всё-таки даже в допущенных к печати можно высмотреть очертания его сексуальной личности.

* * *

Первое впечатление от прочтения стихотворений Бродского не особо меняется после многократных перечитываний и остаётся верным: из двух китов, на которых зиждется поэзия – Любви и Смерти, подавляющий вес взвален на кита Смерти.

Как правило, мысли о смерти заботят в юности даже физически и психически здорового поэта, поскольку в этот период происходит первое глубокое осознание своей смертности. Потом эти мысли забиваются (редко насмерть) Любовями и жизненными заботами, а затем с новой силой всплывают к старости (если поэт до неё доживает), когда уже абсолютно ясно, что «одной не миновать».

Несмотря на то, что в поэзии Бродского практически нет прямых упоминаний болезней и страданий, с ними связанных, тем не менее постоянное присутствие смерти и умирания позволяет заключить, что здоровье поэта постоянно его заботило. Тем интереснее становятся те редкие стихотворения, в которых упоминается сексуальная жизнь.

Однако даже там, где пахнет женщинами, они конкретно (кроме посвящений к стихотворениям) не только почти не упоминаются, но становятся всего лишь предлогом для разговора об умирании.

Нигде у Бродского нет страсти, пламенной жажды женщины, всё идёт под интеллектуальную сурдинку.

Итак, ещё раз – сухой остаток в поэзии, передаваемый из поколения в поколение, – это любовь да смерть. Читая огромное поэтическое наследие Бродского, всякий заметит, что разноликая смерть является у него главным действующим лицом, телом, душой. Любви у Бродского уделяется минимальное количество поэтического времени и пространства, да и то эта любовь представляет интерес настолько, насколько она напоминает ему о смерти.

Повсеместное присутствие смерти в поэзии Бродского снимается его феноменальным чувством юмора. Поскольку юмор – это явление, как известно, эротическое, то сексуальность часто уходит в хохот или хотя бы в ухмылку. Примеров множество: от «Речи о пролитом молоке» до «Представления» и «Театрального». Однако я постараюсь меньше связываться с косвенным, а буду лишь ухватывать прямые заявки.

Идти я по текстам буду хронологическим путём.

* * *

Примечательно, что непристойности совершенно отсутствуют в ранних стихах, именно в тот период юности, когда использование мата воспринимается как одна из форм сексуального самоутверждения и приобщения к взрослому миру. Лермонтов, Полежаев и другие девятнадцативековые живо использовали мат и описания ебли в юности, хулиганили, а потом «умнели» и целомудренели. У Бродского, судя по опубликованному, направление обратное – юношеское хулиганство ему было чуждо, и он сразу начал с классики, идя от романтического языка юности к зрело-честному языку чувств, в которых всегда есть место непристою.

(Я лично знаю одну литературоведшу, обожающую стихи. То есть любящую Пушкина. Лет двадцать назад, узнав о Бродском, она наугад раскрыла какой-то его сборник и увидела в стихе матерное слово. Она захлопнула книжку, и с тех пор Бродский как поэт перестал для неё существовать. Такая вот литературоведша…)

В ранних стихотворениях двадцатилетний Бродский упоминает о существовании мата, но не использует его:

Потом, уходя,

презрительно матерились:

«В таком пальте…» (1:34).

Я хватаюсь за упоминание мата лишь потому, что просто не за что больше сексуально ухватиться. Судя по стихам того периода, двадцатилетнего поэта секс абсолютно не волнует (чего в жизни также абсолютно быть не могло).

В том же стихотворении появляется гастрологический поэтический образ, где прямая кишка начисто лишена эрогенных зон.