Книга Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

Я посмотрел на Залесхоффа. Он улыбался.

— Вы так добры, синьорина. Столько беспокойства. Мы вам очень благодарны.

Я тоже пробормотал слова благодарности.

В уголках ее губ появилось нечто похожее на улыбку.

— Понятно. Вы хотите супа.

— Больше всего на свете, синьорина.

Она повернулась и вышла из комнаты. В ее движениях чувствовалась какая-то странная решимость. Залесхофф словами выразил мои мысли.

— Эта женщина, — задумчиво пробормотал он, — как будто никогда ни в чем не сомневается. Интересно…

Я не стал спрашивать, что он имеет в виду, поскольку был занят тем, что стаскивал с себя одежды. Вскоре мы уже сидели в креслах, завернувшись в пледы. Залесхофф тщательно подоткнул плед.

— Perfetto![78]— воскликнул он.

— Приятно это слышать, синьоры.

Мы вскочили. Голос принадлежал мужчине, стоявшему в дверях позади нас. Мы не слышали его приближения. Очевидно, это отец женщины.

Ему было явно за шестьдесят. Высокий, худой и прямой, со слегка покатыми плечами. Голова у него была узкая, вытянутая и почти лысая, если не считать щеточки седых волос надо лбом, которая делала его похожим на экзотическую птицу. Сходство с птицей усиливали изогнутый, точно клюв, нос и очень маленькие яркие глаза. Но глаза были голубыми, и сходство с дочерью ограничивалось только широким ртом с печально опущенными уголками губ. На нем были толстый халат и шарф. На губах застыла слабая улыбка.

— Боюсь, мы потревожили ваш сон, синьор, — извинился Залесхофф.

Старик вошел в комнату, качая головой.

— Вовсе нет, синьор. — Он ткнул пальцем в халат: — Это моя рабочая одежда. Я работал, когда вы пришли.

— Значит, мы вам помешали.

— Нисколько. Я проявил неучтивость и сначала закончил свои сегодняшние труды и только потом спустился к вам. — Его яркие глаза испытующе смотрели на нас. — Надеюсь, дочь приняла вас должным образом. Пожалуйста, садитесь. Вы, наверное, устали.

— Вы очень гостеприимны, синьор.

Он подвинул один из стульев с высокой спинкой и сел между нами, лицом к камину.

— Это такое удовольствие и для меня, и для дочери. Здесь бывает мало людей. Зимой к нам заходит только торговец из Фузине. Летом приезжают владельцы вилл, что находятся чуть выше, и мы немного общаемся с внешним миром. Это доставляет радость моей дочери. Она художник, и ее аппетит к новым моделям насытить невозможно. Это всё ее работы. — Старик указал на стены. — Я очень удивлюсь, если вас отпустят, не заставив позировать.

Вернулась дочь хозяина с подносом в руках. Оглянувшись, он улыбнулся ей.

— Симона, дорогая, я предупредил джентльменов, что им, возможно, придется тебе позировать.

Она поставила поднос на стол.

— А я уверена, что они слишком устали для этого. Не забывай, их застала метель.

Хозяин с любезной улыбкой повернулся к нам.

— Моя дочь всегда старается поддерживать распространенное убеждение, что математик должен быть рассеянным. Мы уже много лет спорим по этому поводу. Но дело в том, что память у меня гораздо лучше, чем у нее. Скажите, синьоры, как вас угораздило оказаться в горах в такую ужасную ночь?

— Боюсь, мы совершили большую глупость, синьор, — с готовностью ответил Залесхофф. — В отпуске мы предпочитаем путешествовать пешком. Мы не ждали, что пойдет снег, а когда он начался, то очень разочаровались. В отеле сидеть не хотелось. Кто-то рассказал нам о тропе, старой дороге, которая проходит через горы, и мы решили ее отыскать. А ближе к вечеру заблудились и с тех пор пытались выйти к Фузине. Признаюсь, мы уже стали волноваться, когда, к счастью, увидели освещенное окно. Ваша дочь говорит, что старая дорога проходит всего лишь в нескольких метрах от дома. Так что мы отклонились от маршрута не так далеко, как думали.

— Да, но в снегопад вы могли бродить еще несколько часов и так и не найти дороги.

Женщина принесла нам две миски с густым бульоном, в котором плавали овощи и макароны; от мисок поднимался пар.

— Они собирались спуститься в Фузине и там переночевать, — сказала Симона. — Я думаю, что это неразумно, поскольку они не знают дороги.

— Конечно, Симона. Нелепая идея. Им следует остаться здесь. — Старик повернулся к нам и извиняющимся тоном прибавил: — То есть, синьоры, если вы согласитесь. У нас не слишком удобно.

— Мы будем вам чрезвычайно благодарны, синьор, — сказал Залесхофф, — если вы позволите нам сидеть в этих креслах у камина до утра.

Последовало вежливое препирательство. Хозяева были явно готовы уступить нам свои кровати, выкажи мы хоть малейшую склонность принять их предложение. Мне они показались любопытной парой. В их поведении проскальзывало нечто такое, что не поддавалось определению. Оба были любезны и вежливы, но не более. Я попытался проанализировать, что же меня смущает. Взять, к примеру, старика. Он держался абсолютно непринужденно — в этом не было сомнений, — но в то же время создавалось впечатление, что он себя сдерживает. Время от времени его глаза становились рассеянными и утрачивали блеск, но рассеянность затрагивала только глаза, но не мысли. Женщина вела себя иначе. В ней чувствовалась какая-то настороженность, бдительность. Пока мы ели суп, Симона занялась шитьем и не смотрела на нас, однако я не сомневался, что она внимательно слушает наш разговор и ждет, готовая в любую секунду включиться в него.

— Значит, решено, — сказал ее отец. — Вы остаетесь, синьоры, и мы очень рады вашему обществу.

— Вы чрезвычайно любезны, синьор.

Помня о своем акценте, я помалкивал, издавая лишь неопределенное мычание, но теперь подумал, что должен что-то сказать. В памяти всплыла пышная итальянская фраза:

— Можете не сомневаться в нашей глубочайшей благодарности, синьор.

Он протестующе взмахнул рукой:

— Пожалуйста, синьоры, не стоит. — Потом решил сменить тему: — Надеюсь, вы простите мое любопытство, синьоры, но хотя ваш итальянский очень хорош, я никак не могу понять, из какой вы местности.

Я был почти уверен, что в этот момент женщина перестала шить.

Залесхофф непринужденно рассмеялся:

— Мы и не претендуем, что говорим настолько чисто, чтобы сойти за итальянцев, синьор. Мы швейцарцы — из итальянской части страны. Каждый год мы с другом проводим отпуск в Италии. Моего друга зовут Маурер. А меня Детц. Как видите, обе фамилии немецкие, но сами мы из Локарно.

— Да, конечно. — Старик кивнул. — Швейцария — чудесная страна. К сожалению, я там не был. Меня зовут Карло Беронелли, а это моя дочь Симона.

— Очень рад, — улыбнулся Залесхофф.

Я лихорадочно размышлял. Карло Беронелли! Имя казалось мне знакомым. Вспомнив, что он математик, я вдруг понял почему.