Книга Сотворение мира - Гор Видал

— Это не правитель, — шепнул я.

— Конечно! — хихикнул мой чудаковатый хозяин.

— Но кто же это?

— Актер. Каждый год пятнадцать актеров изображают правителей и каждый год Сын Неба притворяется, что продлевает их полномочия. О, совершеннейшее неприличие! Но что остается моему бедному другу? Настоящие правители не приезжают в Лоян.

— Мне казалось, вы говорили, что они признают его Сыном Неба.

— Признают.

— Почему же они не оказывают ему почестей?

— Потому что он не Сын Неба.

— Я не понимаю.

— И он тоже. В самом деле. А дело-то простое. Пока они прикидываются, что считают его Сыном Неба, никто из соперников не может объявить себя обладателем небесного права. Вот почему это представление так необходимо. Поскольку каждый правитель мечтает когда-нибудь заполучить это право, все они соглашаются, что сейчас лучше делать вид, будто чжоуский гун в самом деле тот, кем себя называет. Но рано или поздно какой-нибудь правитель добьется гегемонии, и тогда Лоян исчезнет, как сон, и Желтая река покраснеет от крови.

Когда актеры-«властители» вернулись на место. Сын Неба провозгласил:

— Здесь, на севере от вас, стоит одинокий. Небесное право на власть здесь!

Музыканты произвели страшный шум, и сотня танцоров в фантастических головных уборах, прицепив звериные хвосты, исполнила нечто столь же необычное, что я видывал в Вавилоне, где все стоит того, чтобы посмотреть. В разгар разноцветного кружения и странных звуков Сын Неба удалился.

— Они играют в четырехтоновой гамме, — сказал Шэ-гун. — Ревнителям чистоты это не нравится. Но лично я предпочитаю новую музыку. В чем-то это ересь, но сейчас и время еретиков. Доказательства? Сейчас не существует владельца Шэ.

Не помню, сколько мы пробыли в Лояне. Помню только, что впервые со времени пленения я чувствовал себя почти свободным. Вместе с Шэ-гуном мы посещали многочисленные званые обеды, ему нравилось выставлять меня перед другими. Не скажу, что я пользовался большим успехом. Китайцы вообще и лоянские придворные особенно питают мало интереса к миру за так называемыми четырьмя морями. Хуже того, я выглядел нелепо и говорил с непозволительным акцентом — эти два непростительных недостатка не способствовали моей популярности. К моему удивлению и к разочарованию Шэ-гуна, западный мир никого не интересовал. Что не Срединное Царство, того просто не существует. В глазах китайцев это мы — варвары, а они — культурный народ. Я обнаружил, что если заедешь достаточно далеко, то левое становится правым, верх — низом, север — югом.

И все же жалкий двор Лояна мне очень понравился. Придворные искали только развлечений. Они играли в словесные игры, к которым я присоединиться не мог, сплетничали друг о друге, ели из треснувших блюд, пили из выщербленных чашек и носили отрепья с большой элегантностью.

Поблуждав по Лояну, можно предположить, что когда-то это была величественная, хотя и довольно первобытная столица. Можно также понять, что дни ее прошли. Подобно призракам, слуги Сына Неба посещают церемонии, которые, если верить Шэ-гуну, выполняются совершенно неподобающим образом, и как призраки подражают чувственной плоти, так и придворные развлекаются, словно догадываясь, что дни их прошли и двор, которому они служат, всего лишь тень навсегда утраченного мира.

Мы посетили Зал Света — древнее здание, посвященное Мудрому Господу — я хочу сказать, небесам. Любопытно, что в двух учениях я нашел много общего, однако при упоминании о Мудром Господе китайским жрецам становилось слегка дурно, они меняли тему, начинали говорить о Желтом Императоре, о царственных потомках, о небесном праве… О, это вечное небесное право! Они не могут или не хотят понять, что в мире есть первый и главный закон. Они не признают борьбы между Истиной и Ложью. Они больше обеспокоены поддержанием гармонии между заоблачной волей небес и буйным земным безрассудством. Они верят, что церемонии — лучшее средство для достижения этого и тщательность их соблюдения — гарантия довольства предков.

Шэ-гун был шокирован, обнаружив, что Зал Света полон музыкантов, жонглеров, торговцев снедью. Зрелище открылось веселое, но вряд ли исполненное религиозным чувством.

— Не могу понять, почему это позволили!

— А что здесь должно происходить?

Я, как зачарованный, смотрел на группу карликов, выполняющих, к восторгу толпы, акробатические трюки. Люди бросали исполнителям монетки.

— Ничего. Здесь должно быть уединенное место, где человек может поразмыслить об идее света. И конечно, здесь проводятся религиозные церемонии. Думаю, правитель получает с этих торговцев арендную плату. И все равно зрелище шокирует, не правда ли?

Вместо меня ему ответил мелодичный голос сзади:

— Чрезвычайно шокирует, почтенный владыка! Возмутительно! Но такова человеческая природа, не так ли?

Обладателем голоса оказался седобородый старик с необычными для китайца раскрытыми глазами. В них светилась доброта — или грусть. Часто одно совпадает с другим, что этот замечательный человек и любил демонстрировать.

— Лао-цзы!

Шэ-гун приветствовал мудреца с тщательно выверенной долей уважения и снисходительности. Если я еще не говорил этого, «цзы» по-китайски означает «учитель» или «мудрый». Дальше я буду называть Лао-цзы Учителем Ли.

— Это зять царя богатейшей Магадхи, — представил меня Шэ-гун; он редко забывал о моем царском родстве, из которого надеялся извлечь для себя выгоду. — Он приехал к нам набраться культуры. — Шэ-гун повернулся ко мне: — Вы встретили мудрейшего человека в Срединном Царстве, держателя архивов дома Чжоу, мастера всех трех тысяч искусств…

Он щедро расточал похвалы Учителю Ли. Как многие из обедневшей знати, Шэ-гун чувствовал себя обязанным восполнить отсутствие войск и владений многочисленными комплиментами и вычурными манерами.

Учитель Ли проявил искренний, а не просто вежливый интерес к моему происхождению: он также оказался первым из китайцев, кто с первого взгляда понял, что я не уроженец Магадхи. Хотя о Персии он не слышал, но знал, что за рекой Инд есть земли, где живут люди с голубыми глазами. Желая узнать что-то новое для себя, Учитель Ли пригласил Шэ-гуна и меня отобедать с ним на краю места для жертвоприношений Земле.

— Одинокий с радостью разрешил мне пользоваться старым павильоном. Мы скромно поедим и побеседуем о дао.

Слово «дао» означает «путь». Как я открыл, оно имеет еще много и других тонких значений.

Мы проложили свой путь через группу полуобнаженных танцовщиц. Насколько я мог судить, они толком никогда не танцевали, а слонялись по Залу Света в ожидании, что кто-нибудь купит их благосклонность. Шэ-гун был шокирован таким кощунством.

— Никогда не думал, что какой-нибудь Сын Неба, как бы… — Он мудро не закончил фразу…

Паузу невозмутимо заполнил Учитель Ли: