Книга След грифона - Сергей Максимов

Суровцев как в воду глядел. Действительно молодой человек разговаривал во сне. И это в самое ближайшее время выяснится. Хорошо, что еще на нашей территории.

– Нас, знаете ли, не поймут, если я во сне запою «Степь да степь кругом», а вы начнете, например, материться на безупречном русском. Ни вы, ни я, находясь в лагерном бараке среди пленных немцев, уже не проснемся. Я сплю – вы меня охраняете. Спите вы – охраняю я. Язык – дело Божье, и как чужой язык имеет свойство забываться, так язык родной может вспомниться в самый неподходящий момент. В идеале нужно научиться думать по-немецки. Для этого хорошо бы почитать немецких классиков. Когда-то мне удавалось думать на чужом языке, но сейчас слишком мало времени. А есть еще другая сторона языка. Слуховая. Русский человек убежден, что свинья, например, хрюкает. Но наше «хрю-хрю» немец не поймет. Для него хрюшка говорит «храк-храк». Кроме того, есть еще язык жестов. Никакой преподаватель немецкого языка вас этому не научит.

– Вы, случайно, не о вашем знании даты начала войны? – спросил Фитин. – Сдается мне, вы с вашим языком жестов нашли общий язык с глухонемыми конвоирами. Павел Анатольевич, ты помнишь, я тебе говорил...

Судоплатов кивнул. В свой черед спросил:

– Сергей Георгиевич, вопрос о золоте Колчака вам сегодня в Кремле не задавали?

– Есть еще одна неприятная и убийственная сторона нашей профессии, Пауль, – это допрос, – продолжил Суровцев и осекся.

Он устало взглянул в не менее усталые глаза Судоплатова. Так же устало продолжил:

– От неприятных вопросов меня в последние годы спасала боль. Я терял сознание всегда, когда меня допрашивали с пристрастием. Под пытками, не имей я такой особенности организма, вероятно, не выдержал бы и проговорился... Вам, Пауль, предстоит себя готовить и к допросам. Хотя бы психологически. Павел Анатольевич, Павел Михайлович, – продолжал Суровцев, – товарищ Сталин не стал мелочиться. Так и сказал: «Пятьсот или семьсот килограммов золота нам погоды не сделают». Вы тоже не мелочитесь. В том числе не сводите счеты с конвоирами. После победы разберемся.

– А когда она придет, победа? – спросил тот, которого представили Паулем.

– Не скоро. К сожалению, не скоро, – ответил за всех Суровцев.

Лучше бы он ничего не говорил молодому человеку про допросы и про свою непереносимость боли...

Когда этому раненному осколками немецкой гранаты разведчику предстояла операция по их удалению, он запретил врачу партизанского отряда под командованием Дмитрия Медведева применять анестезию. Доктор Цесарский, как мог в полевых условиях, сначала объяснил, почему это опасно делать с «нормальным человеком». Затем все же сделал эту операцию по удалению осколков. Так разведчик проверил, как он может вынести допрос с пристрастием... То есть допрос с возможными пытками. Нестерпимую боль он перенес...

Начальник 2-го Контрразведывательного управления НКВД Петр Васильевич Федотов только молчал и слушал – вникал в происходившие события...

Глава 24. Прощайте, ваше превосходительство

1919 год. Август. Томск

Беременность... Это осознание собственной значимости и незначительности одновременно породило целый вихрь чувств в душе Аси... Еще не отделенная от нее, но уже другая жизнь была в ней. Это был ребенок Железнова. В отличие от Суровцева Железнов мало заботился, вернее, совсем не забивал себе голову тем, чтобы обезопасить возлюбленную от незапланированной беременности. Но, впрочем, само понятие «запланированная беременность» появилось позже. Душа у Аси, как принято говорить, была не на своем месте. Спустя десятилетия уже советской власти мать, одна воспитывающая ребенка, не будет вызывать осуждения общества, а в 1919 году такая женщина часто вызывала в лучшем случае сочувствие со стороны окружающих людей. Обычно было презрение... Хотя война делала свое черное дело. Семей, потерявших кормильца, было уже немало. Спасало то, что семьи в России были большие. Родственники не бросали в беде вдов.

Тимофей Прокопьевич Кураев был верен себе. Он еще не раз повторил Асе, выпив рюмочку смородиновой наливки: «Какая мне разница, кто отец моих внуков, если их рожает моя дочь?» Но он лукавил. Разница все же была.

Ася вернулась к родителям. Точно осознавая всю неестественность недавних размолвок, родители и дочь с не востребованной прежде нежностью стали проживать вместе. Никаких вестей от Железнова Ася не получала. Томск был занят белыми. Страсть, неожиданно обрушившаяся на Асю весной прошлого года, ошеломила ее, но теперь, спустя время, осталась в душе смутным ощущением какой-то недосказанности. Молодая женщина ни о чем не жалела. О Сергее она старалась не думать. И это ей почти удавалось. От Нины Пепеляевой знала, что они воюют вместе с Анатолием. Этого ей было довольно. Ребенок, которого она носила в себе, вытеснял невеселые мысли. Чего стоило только первое явное проявление его самостоятельности! Она была в гостях у Пепеляевых, когда он впервые шевельнулся у нее в животе. Побледнев, Ася непроизвольно схватилась за живот. От неожиданности перехватило дыхание.

– Что? – вырвалось у Нины.

– Он пошевелился, – уже улыбаясь, отвечала Ася.

– Вот и хорошо. Привыкай.

Беременность протекала благополучно. Без токсикоза и прочих осложнений. Под Рождество 1919 года Ася родила девочку. Окрестили новорожденную Марией. Ребенок родился крепким и здоровым. Молодая мама также чувствовала себя хорошо. Окруженная заботой родителей и сестер, она была счастлива. Материнство, явившееся ей, вытеснило все прочее из ее жизни. Даже мысли о Суровцеве и Железнове остались где-то далеко, в прошлой жизни.

Тимофей Прокопьевич был счастлив. Хотя вслух сетовал:

– Видать, судьба у меня такая – век с одними девками жить. Не дал Бог сына. Теперь вот во внуках отказывает. Да оно так и лучше, с этими войнами да революциями...

А война и революция теперь докатились и до Сибири. Все было относительно спокойно до того момента, пока правительство Колчака не объявило мобилизацию. Мобилизацию провели, но недавние солдаты Первой мировой войны воевать снова не хотели. На фронт рвалась лишь молодежь из привилегированных сословий. Крестьяне и малочисленные в Томске рабочие, вдохнув прежней мирной жизни, кормить окопных вшей и идти под неизвестно чьи пули не желали. Часто сбиваясь в небольшие вооруженные отряды, они попросту уходили в тайгу. При появлении сильного лидера, атамана, эти отряды укрупнялись. Как всегда это бывает в партизанском движении, было оно неоднородно. Были и красные партизаны. Были и зеленые. Были и откровенно уголовные банды. При появлении военных они единодушно уже не только уходили в тайгу, но и стали нападать на представителей власти. После таких акций власть принимала карательные меры. А вот с карательными отрядами уже боролись все партизаны. Делать это было достаточно просто. И даже увлекательно из-за фактической безнаказанности. «Закон – тайга. Прокурор – медведь», – гласит сибирская поговорка. Вышли из тайги, разгромили незваных гостей, в тайгу же и вернулись. Крупный очаг сопротивления колчаковцам возник в среднем течении реки Чулым. Пришли каратели. Была самая настоящая война. Но утверждать, что партизаны были красными, по меньшей мере абсурдно. Партизаны были партизанами. Воевали с колчаковцами, чтобы не воевать неизвестно где и неизвестно с кем на стороне какого-то Колчака. Атаманили атаманы.