Книга Шестая книга судьбы - Олег Курылев

Мари закрыла лицо ладонями.

Но уже в следующую минуту она бросилась закрывать двери в спальню профессора — по квартире вовсю гулял ветер. Потом, что-то вспомнив, метнулась в ванную. Так и есть — кран только зашипел, выплюнув несколько последних капель воды. «Какая же я дура, даже не догадалась заранее наполнить ванну и кастрюли». Света, конечно, не было Но главное, когда она убирала стекла и несколько раз потрогала батареи, то поняла, что они стремительно остывают.

Никакой, даже самой маленькой железной печки у Вангеров не оказалось. Только керосиновая горелка. До сих пор этот район, может быть, благодаря близкому соседству квартиры Гитлера, был одним из самых благополучных в городе. Электроснабжение если и отключалось, то ненадолго. То же самое с водой и отоплением. Но бесконечно уповать на такое везение было со стороны профессора, конечно же, опрометчиво. Фюрер уже давно не посещал Мюнхен. Распрощался он и с расположенной неподалеку горой Оберзальцберг, и со своим Оберхофом. Никто, конечно, не знал этого наверняка, но каждый был в состоянии предположить, что Мюнхен никогда больше не увидит своего покровителя.

— Сходи-ка ты, дочка, в Красный Крест, — посоветовала ей на следующий день тетя Гертруда, соседка Вангеров с четвертого этажа. — Ему обязательно помогут и пристроят где-нибудь в хорошем месте. Мы сегодня тоже уезжаем в деревню к старшей невестке. Да и о себе подумай. Дома твоего ведь нет.

Мари нашла в кабинете профессора несколько плотных листов бумаги и написала на них адресованные своему отцу сообщения: «Ульриху Лютеру! Папа, со мной все в порядке. Я временно нахожусь в квартире профессора Вангера. Если что, пиши здесь же внизу. Мари». Она повесила эти листы на соседней доске объявлений, на стене их выгоревшего дома и позже еще один на той самой злосчастной доске объявлений на Максимилианштрассе.

К вечеру Готфрида Вангера увезли в один из загородных госпиталей.

* * *

Он видел свой последний римский сон. Это был его личный сон — короткий и какой-то сумбурный. Он состоял из сменяющих друг друга видений, не имеющих цельной взаимосвязи и логики.

Последней картиной сна (все предыдущие он потом не помнил) была не то площадь, не то пустырь. Он лежал на помосте, обложенный со всех сторон цветами, и понимал, что умер и что сейчас будет сожжен. Он ощущал запах хвои, слышал негромкий говор толпы, видел боковым зрением людей. Вот с обеих сторон ложа выходят люди в военном облачении со щитами и обнаженными мечами в руках. Гладиаторы. По этрусскому обычаю они прольют кровь в честь знатного покойника. Вот кто-то подходит совсем близко и что-то шепчет. Ему разжимают губы, и он ощущает на зубах и языке вкус серебра. Это жена всовывает в его рот денарий, чтобы он смог расплатиться с Хароном за ладью…

Профессор открыл глаза. Медсестра чайной ложечкой вливала ему в рот какое-то горькое лекарство. Она увидела, что больной пришел в себя, и тут же вышла. Через несколько минут появился врач. Он что-то говорил, трогал его пульс, рассматривал зрачки и белки глаз, а профессор пытался вспомнить, кто это стоит рядом с ним в белом халате.

— Мари, — наконец узнал он ее.

XXVIII

Шло очередное заседание трибунала. Пока прокурор нудно и долго зачитывал обвинение, Фрейслер обдумывал, как ему поступить с Кристианом Вчера как раз привезли это дело из Мюнхена. По большому счету, ему было наплевать на ту женщину. Он прекрасно понимал, что здесь не заговор, и если бы другой судья, не посланный им лично с приказом осудить на смерть, поступил бы, как этот мальчишка, то и черт с ней. Пусть отправляется в лагерь поправлять мозги. Фрейслера привело в ярость непослушание. Он пообещал газетчикам одно, а на деле вышло другое. Такого в отношении «моего Вышинского», как называл Гитлер верного Роланда Флейслера, не позволял себе никто. Теперь он не успокоится, пока не поставит все на свои места. Постукивая карандашом по столу и мрачно поглядывая на очередных обвиняемых, он набрасывал в уме план урока, который собирался преподать ослушнику.

Уничтожить подругу этого малахольного было делом настолько же пустяшным, насколько и неинтересным. Пара звонков, и она просто исчезнет без всякого приговора Гораздо интереснее перевести эту самую (он посмотрел в свой блокнот) Эрну Вангер в одну из тюрем Берлина и вторично ее судить. Назначить председателем преданного ему человечка, а одним из помощников посадить этого олуха Кристиана. На все про все потребуется не больше часа, так что и зал особенно занимать не придется. Да, так он и поступит! Он заставит его поставить свою подпись под смертным приговором. А потом выгонит из судебной коллегии и отправит на фронт. Таким смелым сейчас там самое место.

Фрейслер вспомнил давнишнее дело одного проповедника. Кажется, это было весной тридцать восьмого. Да, верно, в марте. Судили доктора Нимеллера, призывавшего прихожан далемской церкви исполнять волю Бога, а не человека (то бишь фюрера). Так эти растяпы из «специального суда» умудрились оправдать попа по всем статьям, включая «подрывную деятельность против государства». Ему дали семь месяцев тюрьмы за какую-то там мелочь, а поскольку поп уже отсидел в Моабите под следствием гораздо больший срок, его просто выпустили из-под стражи прямо в зале. Ну и что? Не успел проповедник выйти на крыльцо и, воздев руки к небу, поблагодарить Бога за спасение, как подъехали гестаповцы, запихали его в машину и отвезли прямиком в Дахау. Там он и поныне без всякого суда и прочей волокиты. Если, конечно, уже не преставился.

Фрейслер поманил пальцем одного из помощников и попросил принести ему из кабинета дело Эрны Вангер. Тем временем чтение обвинения закончилось. Подсудимые, дабы облегчить участь родственников, признали себя виновными. Один из них, пожилой оберст в кителе с оборванными не только погонами, но даже пуговицами, после допросов едва держался на скамье, так что ему позволили не вставать. В последнее время никому даже не приходила в голову мысль о том, чтобы подлечить обвиняемого перед процессом. Хотя бы для соблюдения приличий. Эти стены видели, как некоторых вносили в зал суда на носилках в окровавленных бинтах, а прямо отсюда волокли на виселицу или на мясной крюк с рояльной струной вместо веревки. Фрейслер вспомнил Штюльпнагеля, пытавшегося покончить с собой еще во Франции, но только выбившего неудачным выстрелом оба своих глаза. Его вытащили из госпиталя и так и принесли сюда, слепого и стонущего, с перевязанным лицом, и повесили в тот же день.

В прениях сторон и опросе свидетелей не было никакого смысла. Фрейслер предложил прокурору выступить с речью, после чего намеревался сам сказать несколько «теплых» слов. Но в этот момент из-за окон послышался протяжный вой сирен.

Американцы.

Днем их очередь. Секретарь испуганно взглянул на председателя и объявил перерыв. Все поспешно кинулись к выходам. Фрейслер, зная, что пять минут у него есть, не спешил. Собрав папки, он, сопровождаемый помощниками, степенно направился к высоченной двустворчатой двери с имперскими орлами на панелях.

В коридоре царила сутолока. Многие уже бежали. Председатель презрительно усмехнулся, посмотрел, как из зала выводят под руки немощного полковника, и пошел к лестнице.