Книга Домино - Росс Кинг

— Но разве это… да нет, ничего подобного быть не может!

Миледи покачала головой, и на меня пахнуло ароматом ее волос, завитки которых слегка растрепались во время нашей недавней возни.

— Разве вы не слышали о прославленном кастрате синьоре Джусто Тендуччи, который несколько лет тому назад женился на мисс Доре Манселл, вопреки упорному сопротивлению опекуна девушки? — Теперь настал мой черед покачать головой. — Удивительно, — отозвалась моя собеседница, — по случаю этого события было выпущено столько памфлетов самого скандального свойства!

— Кастраты женятся? — Немыслимость сочетания двух этих понятий проложила у меня на лбу глубокую борозду. — Невероятно!

Однако миледи в подтверждение своих слов только кивнула самым серьезным образом.

— Да, чаще всего думают именно так. Более того: для евнухов церемония венчания строго воспрещена — особенно в католических странах, где они лишены любых привилегий для вступления в брак. Почему? Ответ: ввиду предположительного отсутствия всяких способностей к производству потомства, кастраты могут всего лишь потворствовать наиболее низменным позывам плоти, превращая телесные наслаждения в самоцель; они не исполняют общественный долг — продолжать, как нам предписано, человеческий род, но ограничиваются сугубо личными утехами. Таким образом, удовольствия отдельной особи, узурпирующей нашу первейшую обязанность, подрывают благосостояние общества в целом. — Миледи перевела дыхание. — Вам понятна моя мысль? — Я собирался поддакнуть, но она меня опередила: — Известно, разумеется, что дамам не позволено ни допускать, ни выказывать блудливые плотские склонности, каковым предаются единственно во имя чадородия — или под его прикрытием, следуя библейскому призыву всходить на ложе, плодиться и размножаться. В союзе с кастратом этот наказ оборачивается вопиющей насмешкой: если он, так сказать, и готов взойти на ложе, то, по распространенному мнению, плодиться и размножаться не в силах. Тем самым в подобной ситуации покрытое завесой тайны действие становится одновременно и началом и концом всего, ибо сопряженные с ним страсти и рискованные восторги ни к чему, кроме пустоты и бесплодия, не ведут: в точности как и союз между двумя мужчинами или двумя женщинами, естественно, равным образом поставленный вне закона под диктатом тех же соображений. — Короткая пауза. — Пустота и бесплодие — вот именно. Впрочем, бывают случаи…

Припомнив суровые проповеди отца, обличавшие женскую распущенность, я перебил речь миледи замечанием о том, что на нашем острове осуждение дамских страстей вряд ли отличается меньшим накалом. Леди Боклер кивком выразила полное со мной согласие.

— Вы совершенно правы. За два года до прибытия Тристано в Лондон некий издатель пустил в продажу сочинение, озаглавленное «Скопчество Напоказ»; говорили, что им преследовалась одна-единственная цель — разубедить юную леди от замужества с великим Николини. В итоге это произведение оказалось более успешным посланником, нежели опекуны мисс Манселл, ибо эта юная леди вступила в брак с синьором Тендуччи и — к всеобщему удивлению — родила ему двоих детей еще до того, как ее поместили в дом сумасшедших в Дублине. Наличие двух вопящих младенцев сняло с супруга подозрение в изначальной греховности их брачного союза, но тем не менее его препроводили за решетку по обвинению в попрании воли опекунов мисс Манселл. Если пожелаете, можете прочесть об этом громком деле в «Достоверном и Доподлинном…»

— Двое детей, вы сказали? — Упрямые волы сомнения пропахали у меня на лбу еще более глубокие борозды. — В женитьбу я еще могу поверить, даже в супружеские сношения могу, но дети? Нет-нет: муж носил рога, хотя сам того и не знал.

Миледи тряхнула головой, высвободив еще несколько мягких темных прядей и обдав меня тонким ароматом духов.

— Из-за опасности разоблачения операции зачастую проводились примитивно, неопытными руками хирургов с самой сомнительной репутацией. Поэтому — либо по ошибке, а не исключено, что и согласно заведенной практике, мальчиков не всегда начисто лишали детородных частей: одна из семенных желез, как вы должны понять, сохранялась. Операция вовсе не превращала кастратов, по утверждениям авторов уличных баллад, в импотентов и не подрывала их прочие силы. — Леди Боклер чуточку помолчала. — И я убеждена, что им ничего не стоило поддерживать…

— Поддерживать?

— Поддерживать на…

А! Поддерживать на весу то, что я поддерживал — уже целый час, не меньше, — хотя и стараясь тщательно замаскироваться расположением коленей. Ее светлость улыбнулась и деликатно кашлянула, а я вдруг ощутил, как по всему моему телу разлилось не то удовольствие, не то смущение — что именно, я не мог разобрать.

— Если Тристано действительно ваш отец, — торопливо спросил я, гадая про себя, должным ли образом усвоил все то, что рассказала мне миледи, — то кто же тогда ваша мать?

— Мистер Ларкинс!

Фигура передо мной, кусая губы, в величайшем волнении расхаживала по комнате: взад-вперед, взад-вперед, мимо кровати, мимо распростертого на ней моего тела, обложенного подушками.

— Мистер Ларкинс? — Я усиленно моргал веками и щурился, что было вызвано не настойчивым повторением имени, которое плохо доходило до моего слуха, а попыткой получше разглядеть — как бы это назвать? — мелькавшего перед моими глазами гермафродита. Наполовину мужчина, наполовину женщина. Мне довелось созерцать воистину диковинное создание, сродни существам из рассказов путешественников: голова дамы — если точнее, голова леди Боклер — венчала туловище джентльмена, облаченного, как и положено, в гофрированную рубашку, камзол, короткие штаны, чулки и башмаки с пряжками. Облаченного, иными словами, в одеяние Роберта Ханна. Итак… леди это или джентльмен? Джентльмен или леди? Странный гибрид представлялся моему напряженному взору и тем, и другим, и вообще никем: загадкой или нулем, притягивающим и тут же ставящим в тупик вконец расстроенное восприятие.

— Мистер Ларкинс… — Я повторил это имя шепотом, едва слышным мне самому.

— Да. Не кто иной, как мистер Ларкинс — Имя понадобилось повторить трижды, прежде чем в моем затуманенном мозгу забрезжила слабая тень воспоминания. — Милый, милый, милый — он теперь мертв, мертв! — Фигура прекратила метаться у изножья постели. — Вы его, кажется, знали?

— Да — то есть нет. Совсем немного. — Сознание ко мне возвращалось, хотя и медленно. Мой партнер за партией в вист, участливый спаситель в фаэтоне. — Но?..

— Но почему? — (Я кивнул, и фигура возобновила свои пробежки.) — Это был мой знакомый. Нередко он надевал этот костюм и сегодня вечером настоял, чтобы… — Тяжелые шаги, донесшиеся с лестницы, заставили фигуру замереть на месте. — О, милый, милый, дорогой — вы должны бежать. Немедленно. Сейчас же. Куда вы могли бы направиться? Вот — возьмите монеты. Скорее — наденьте вот это. Сегодня же вечером — да, нельзя терять ни минуты.

Я никуда бы не сдвинулся без необъяснимо ласковой и заботливой Элиноры, которая появилась в сопровождении насквозь пропахшего какой-то гадостью доктора — на деле простого аптекаря. Ее желание покинуть Лондон — бежать от сэра Эндимиона, по ее словам, — внезапно вспыхнуло с таким жаром, что мне осталось только покорно и безмолвно за ней последовать.