Книга Субмарины уходят в вечность - Богдан Сушинский

— Меня это тоже насторожило.

— Не лгите, полковник, — тотчас же принялся понижать его в чине премьер. — Вас это не могло насторожить, поскольку вы не поверили в причастность к этим контактам Скорцени. А я этому предположению верю.

— Мы немедленно отзовем майора Эйховена, этого «вечно молящегося Тото» и основательно примемся за него, используя все методы допросов с пристрастием…

— Не сметь никого отзывать! Если Скорцени и завербовал его — теперь это уже не имеет никакого значения, поскольку не существует и самой германской разведки. Немедленно свяжитесь с этим майором, выйдите через него и, княгиню Сардони и ватиканскую разведку, а, может, и на самого Скорцени и попытайтесь выяснить, что же на самом деле произошло с «эпистолярным» чемоданом дуче. Куда он девался? Кто его в эти дни изучает?

«Опять этот чертов чемодан!»

— Я понимаю, что только что вы, генерал, мысленно отругали и меня, и этот чертов чемодан. Не стесняйтесь, произносите вслух. Но запомните: добыть оригиналы моих писем к Муссолини — это уже не только в моих личных интересах, но и в интересах Великобритании. Потому что это — престиж ее премьера, престиж королевства и… престиж разведки, некогда считавшейся лучшей в мире.

— Мне это понятно, сэр.

— Добыть чемодан вы уже не сумеете, это я себе уяснил. Постарайтесь хотя бы выяснить, в чьих руках находятся сейчас оригиналы писем.

— Отныне для меня это станет вопросом чести, сэр,

* * *

Когда генерал оставил «келью одинокого отшельника», Черчилль еще долго прохаживался по ней взад-вперед, нервно беседуя с самим собой. Затаившись за портьерой, — премьер просто забыл о том, что личный секретарь может находиться там и подглядывать, — Критс видел, как премьер шевелил губами и даже время от времени взмахивал правой рукой, словно бы пытался кого-то прервать. Левую руку он держал при этом за спиной и вообще пребывал позе трибуна.

Понимая, что этот «разговор с интересным собеседником» будет продолжаться довольно долго, личный секретарь незаметно выскользнул из «кельи» и вскоре появился со своей записной книжкой.

— Я понял, что в свое время вы лестно отзывались о Муссолини и его режиме в направленных к дуче письмах. Теперь это вас тревожит.

— А вас тоже? — проворчал Черчилль, опускаясь в кресло и давая себе слово, что впредь он будет безжалостно изгонять Критса из его запортьерного убежища.

— Постольку, поскольку оно будоражит вашу душу. Смею заметить, что ваши высказывания и письма относятся к довоенному периоду. А вот что говорил по поводу Муссолини Адольф Гитлер, причем уже в июле 1941 года, позвольте прочесть: «При встречах с дуче я всегда испытываю особую радость; он — грандиозная личность. Самое удивительное, что он в то же время, что и я, работал на стройке в Германии. Безусловно: моя программа написана в 1919 году, тогда я еще ничего о нем не знал».

— Какие счастливые были времена, — проворчал Черчилль, — Гитлер не ведал о Муссолини, а весь остальной мир пока еще не ведал о существовании их обоих.

— Согласен с вами, сэр.

— Ваше согласие в данном случае не обязательно.

— Позвольте продолжить чтение, сэр? — Я слушаю вас, Критс слушаю. И просил бы вас не отвлекаться по пустякам.

— «Наши учения отнюдь не заимствовали друг у друга духовные основы, — продолжает дальше фюрер, — но каждый человек есть продукт как своих, так и чужих идей. И нельзя сказать, что события в Италии не оказали на нас никакого влияния. Без черных рубашек, возможно, не было бы и коричневых».

— Это уж точно. Исповедь двух отъявленных негодяев.

— Одного, Гитлера, — обронил личный секретарь и, не позволяя премьер-министру вставить ни словца, продолжил чтение на еще более высоких регистрах. — «Поход на Рим в 1922 году был одним из переломных моментов в истории. Уже сам факт, что такое вообще возможно, послужил нам хорошим стимулом. Если бы марксисты одолели Муссолини, не знаю, смогли бы мы выстоять. Национал-социализм был тогда растеньицем со слабыми корнями.

Смерть дуче была бы величайшим несчастьем для Италии. Кто прохаживался с ним по залам виллы Боргезе[121], и видел его голову на фоне бюстов римлян, тот сразу почувствовал: он — один из римских цезарей! В чем-то он прямой потомок великих людей той эпохи».

Оказалось, что Критс был прирожденным чтецом-декламатором. Он об этом догадывался и не пытался скрывать свой талант.

— Если сочтете необходимым, сэр, я могу отпечатать для вас тот текст, чтобы в любое время вы могли им воспользоваться.

— Вы всерьез решили, что хвалебные отзывы Гитлера о Муссолини могут оправдывать мои, премьер-министра Великобритании, собственные высказывания о нем?

— Во всяком случае, высказывания фюрера могут подтверждать объективность ваших собственных оценок.

— Что касается объективности — тут вы, может быть, правы. Оставьте мне этот текст и постарайтесь подыскать подобные цитаты в речах кого-либо из лидеров европейских держав, не входящих в «Ось Берлин-Токио».

— Уверен, что они отыщутся. И каждая из них способна будет заткнуть глотку любому зловредному журналисту или политику.

«Заткнуть глотку»! Какая наивность! Нужно совершенно не знать наших сволочных политиков, чтобы рассчитывать заткнуть им глотки с помощью цитат из речей и писем Гитлера, Рузвельта или Сталина. Хотя, конечно, какое-никакое моральное оправдание это давало: мол, как видите, не один я был таким идиотом! Но существовала одна фраза, которую уж наверняка никак ни объяснить послевоенным лондонцам, потерявшим от фашистских бомбардировок тысячи своих родственников, друзей и знакомых, ни оправдать он не сможет.

Сказана она была еще в 1927 году, во время его, Черчилля, приезда в Италию, на встречу с Муссолини, который тогда еще только приобретал настоящую популярность и у себя на родине, и в столицах других стран. Тогда, пребывая в прекрасной Флоренции, во время одной из шумных пресс-конференций он, в ту пору еще только канцлер казначейства в правительстве премьера Стэнли Болдуина, произнес то, что было затем тщательно зафиксировано сразу несколькими итальянскими и английскими журналистами.

«Именно Италия дала нам средство против русского яда! — воскликнул он, отвечая на волне захлестнувших его эмоций на вопрос о том, что для него значат теперь Италия и Муссолини. — Будь я итальянцем, я стал бы фашистом!»

Западню, в которую он себя загнал этими словами, Черчилль почувствовал сразу, как только один из германских журналистов спросил его:

— А почему бы вам, господин Черчилль, не стать английским фашистом и не создать фашистскую партию Великобритании?