Книга Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

барона с божественной Летицией. Мы, пуделя, вовсе не такие уж моралисты, чтобы, так сказать, растравлять свои собственные раны и пренебрегать аппетитными кусочками – ведь их не так уж много перепадает на нашу долю!

Я спросил у юного Понто: неужели же выгоды, которые дает ему служба у барона Алкивиада фон Виппа, и впрямь настолько велики, что они перевешивают все то неприятное, что присуще неразрывно связанному с этими выгодами холопству?! Тем самым я весьма недвусмысленно дал ему понять, что именно это холопство всегда должно остаться совершенно отвратительным и абсолютно неприемлемым для кота, в чьей груди пламенеет неугасимое стремление к вольности.

– Ты говоришь, милый Мурр, так, – возразил Понто, надменно улыбаясь, – как ты это понимаешь или, скорее, как тебе это видится сквозь призму твоей полнейшей неопытности по части высших житейских взаимоотношений. Ты не ведаешь, что это значит: быть в фаворе у такого галантного и благовоспитанного человека, каким на самом деле является барон Алкивиад фон Випп. Ибо то, что, с тех пор как я повел себя с таким умом и с такой готовностью услужить, я сделался его величайшим любимцем, мне, пожалуй, даже не требуется тебе объяснять, о мой вольнолюбивый котик! Краткое описание нашего образа жизни позволит тебе очень живо ощутить все то приятное и благодетельное, что заключено в моем нынешнем положении. Поутру мы (то есть я и мой господин) встаем не слишком рано, но также и не слишком поздно, а именно когда пробьет одиннадцать. Мне следует при этом заметить, что мое просторное белое ложе находится неподалеку от постели барона и что мы храпим до того гармонично, что при внезапном пробуждении совершенно невозможно заключить, кто именно из нас храпел?! Барон звонит, и тотчас же является камердинер, который приносит барону чашку благоухающего шоколада, а мне – фарфоровую миску, полную прекраснейшего сладкого кофе со сливками, которую я опустошаю с таким же аппетитом, как барон свою чашку. После завтрака мы с полчасика играем друг с другом, каковые телодвижения не только приносят пользу нашему здоровью, но и веселие нашим душам. В хорошую погоду барон обычно благоволит глядеть в открытое окно и лорнировать прохожих. Если прохожих не слишком много, то имеется другое развлечение, которому барон может предаваться целый час, не уставая. Под окном барона находится булыжник мостовой, отличающийся особенным, красноватым оттенком. В середине же этого камня имеется маленькая искрошенная дырка. Благодаря неоднократным длительным упражнениям барон добился того, что попадает в дырку с третьего плевка, и уже выиграл не одно пари. После этого развлечения наступает очень важный момент одевания. Хитроумное причесывание и завивку волос и в особенности же искуснейшее завязывание галстука барон осуществляет сам, без какой бы то ни было помощи камердинера! Так как обе эти трудные операции все же чрезвычайно продолжительны, то камердинер Фридрих использует это время, чтобы одеть меня. Так, он моет мне шерсть мягкой губкой, смоченной в теплой воде, причесывает длинные волосы, которые куафер в соответствующих местах заставил красиво стоять. Фридрих проделывает все это особым частым гребнем, а засим надевает на меня красивый серебряный ошейник, которым барон удостоил меня сразу же, как только обнаружил мои добродетели. Следующие часы посвящены изящной словесности и прочим изящным искусствам. А именно: мы идем в ресторацию или в кофейню, вкушаем бифштекс или карбонат, осушаем стаканчик мадеры и немножко просматриваем свежие журналы и газеты. Затем начинаются предобеденные визиты. Мы посещаем кое-каких великих актрис, певиц и, пожалуй, даже танцовщиц, чтобы рассказать им новости, особенно же о том, как проходил чей-нибудь дебют вчера вечером. Удивительно занятно, с какой ловкостью барон Алкивиад фон Випп умеет изложить свои новости, чтобы поддержать своих дам в хорошем настроении. Никогда ни противнице, ни, по крайней мере, сопернице не удавалось присвоить себе хоть часть славы, которая венчает ту обожаемую им даму, которую он как раз посещает в ее уединенном будуаре. Несчастную соперницу высмеяли и освистали! Если же барону не удается умолчать о том, что на самом деле эта соперница выступала с блестящим успехом, то барон умеет так замечательно сервировать новейшие скандалезные истории об упомянутой даме, которые столь же жадно выслушиваются, сколь и широко распространяются, с тем чтобы соответствующий яд преждевременно умертвил цветы ее венка. Визиты в более знатном кругу, то есть у графини А., у баронессы В., у посланницы С. и т. д., заполняют время до половины четвертого, к этому времени барон обделывает все свои неотложные делишки, так что в четыре часа дня барон, успокоенный, садится за стол. Это совершается обычно опять-таки в какой-нибудь ресторации. Отобедав, мы идем в кафе, играем иногда партию в бильярд и проделываем затем, если погода благоприятствует, небольшой променад: я всегда пешком, барон же иногда верхом. Наступает час спектакля, который барон никогда не пропускает. Он непременно должен в театре играть чрезвычайно важную роль, так как не только осведомляет публику обо всех закулисных взаимоотношениях и прочих подробностях жизни выступающих актеров, но также и распределяет надлежащую хвалу и хулу, дабы вообще хороший вкус не выбивался из должной колеи. К такого рода занятиям он чувствует естественное призвание. Так как даже и утонченнейшим представителям моего племени, как правило, не разрешают входить в театр, то часы спектакля – это единственная пора, когда я разлучаюсь с моим бароном и развлекаюсь один, так сказать на собственный страх и риск. Как именно это происходит и как я использую свои связи с левретками, английскими легавыми и другими знатными особами, это ты скоро узнаешь, мой любезный Мурр! – После театра мы опять-таки ужинаем в ресторации, и барон в веселом обществе предается капризам своего благодушного настроения, то есть все говорят наперебой, и все смеются, и все присутствующие находят всё как есть – клянусь честью – божественным! – и никто не знает, что он говорит, и над чем он смеется, и что следует превозносить, но в том-то как раз и состоит вся утонченная суть светского разговора, вся общественная жизнь тех, которые исповедуют вероучение элегантности, подобно моему хозяину. Порой также и мой барон ездит, видимо уже поздно ночью, в то или иное общество, и, должно быть, он и там совершенно неподражаемо великолепен. Но об этом я ничего не знаю, так как барон еще ни разу не захватил меня с собой, на что у него, возможно, имеются свои важные соображения. О том же, как я сплю на своей мягкой перинке, неподалеку от барона, я тебе уже рассказал. Итак, суди теперь сам, милый кот, вправе ли мой