Книга Фаза ингибиторов - Аластер Рейнольдс

объявил бы, что с Арарата нас не заберут. Что случилось с прежней Сидрой?

– Она разбилась на множество осколков, как могло бы разбиться одно из этих окон. Осколки собрали, но части недостает, а часть никогда ей раньше не принадлежала. – Я снова посмотрел на короля и королеву пловцов. – Надеюсь, мое мнение совпадает с мнением моих друзей. Мы благодарны вам за честность и согласны с тем, что жизнь в Первом лагере для нас невозможна. Но для того чтобы решить все вопросы, нам требуется день или два. С вашего позволения, мы вернемся в Первый лагерь и поговорим с беженцами. Они уже встречались с пловцами, которых вы отправили за временным плавучим посольством, но было бы неплохо, если бы нас сопровождала небольшая делегация. – Заметив, что мои слова озадачили королей, я добавил: – С нами должны отправиться пловцы. Старые, мудрые, сильные, умеющие хорошо говорить.

– Будет сделано, – подумав, кивнула Иврил. – Через день ветер сменит направление, и вы совершите свое путешествие.

– Спасибо.

– Но до этого, – медленно проговорил Ринди, – нужно сделать одно дело.

– Одно дело? – переспросил я.

– Похоронить того, кто не вернулся живым. То, что с тобой произошло, весьма странно, но это никак не меняет того факта, что тело нуждается в похоронах. Если у вас есть на этот счет свои обычаи – расскажи о них. Но по нашему обычаю его тело должно вернуться в море.

Глава 29

Пинки упрашивал меня не участвовать в церемонии – что, возможно, было бы вполне разумно. Но инстинкт подсказывал, что я должен смириться со случившимся, признав факт неразделимого союза Воина и Сидры, и присутствие на устроенных пловцами похоронах этому только поможет. Мне требовалось окончательно осознать, что часть меня умерла.

– Понимаю твои благие намерения, друг мой, – сказал я. – Но мне нужно пройти этот путь до конца. Думаю, будет неплохо, если пловцы поймут, что мы готовы уважать их традиции. Что бы ни случилось в Первом лагере, часть беженцев наверняка решит связать судьбу с морем. Им потребуются друзья среди пловцов, и чем раньше мы продемонстрируем свою открытость, тем лучше. – Я крепко сжал плечо свина. – Скорп, ты уже похоронил в море моего брата. Никто не упрекнет тебя в том, что ты не испытываешь желания пройти через подобное еще раз.

– Было бы куда тяжелее, если бы я не видел в тебе еще одного Клавэйна.

– Надеюсь, так будет не всегда, – мягко ответил я. – Сидре тоже иногда надо себя проявлять. – Я собрался с духом. – Это всего лишь тело. Оно неплохо мне служило несколько веков, но, думаю, для нынешних времен тело Сидры подходит намного лучше. Она тоже была солдатом. И нам еще предстоит выиграть войну.

– Скажу только одно: пахнет от тебя куда лучше, чем раньше.

– Кому верить, как не свинье, – улыбнулся я. – Идем, нам пора на пристань. Было бы невежливо заставлять пловцов ждать.

Пристань, на которой я прежде видел возившихся с сетями и такелажем пловцов, располагалась в спокойной бухте. Высокий арочный проход вел из нее в открытое море, где виднелись вдали поднимающиеся и опускающиеся на волнах, будто дети на качелях, другие раковины. Море было темным, в небе сияли звезды – по обычаю пловцов похороны всегда происходили в полночь.

Плавсредство, на котором нам предстояло вернуться в Первый лагерь, было уже нагружено провизией, но отправиться нам предстояло лишь утром. Это была увеличенная версия здешних плотов: восемь бревен связаны вместе, а девятое служит мачтой. Сооружение выглядело достаточно хрупким, но на таком прибыли в Марл Баррас и Роза-или-Нет, и я пообещал себе, что не допущу бестактности, усомнившись в его плавучести или опыте его хозяев.

У другого причала, под прямым углом к плоту, покачивался на воде другой, погребальный. Вокруг него в свете факелов занимались торжественными приготовлениями пловцы; одни плавали, а другие осторожно перемещались посуху вокруг на перепончатых руках и ногах. По какому-то знаку хлопотавшие над нашим плавсредством рабочие прекратили разговоры, оставили свое занятие и переместились к погребальному плоту. Я почти ничего не видел за массой блестящих тел, но при моем приближении пловцы расступились, словно половинки занавеса.

Плот выглядел примитивнее некуда. На нем не было ни паруса, ни руля. Ему попросту предстояло плыть по воле волн – и вовсе не обязательно долго.

На плоту стоял катафалк – ажурный ящик из переплетенного китового уса. Его обвивали зеленые лианы, образуя кружевную связь между всеми частями плота и его содержимым. Возле углов катафалка возвышались на опорах четыре фонаря, а на нем самом, вытянувшись лицом к небу, покоилось мое тело, тоже частично обвитое лианами.

Было чрезвычайно странно смотреть на мертвую оболочку, в которой я когда-то обитал. Какое-то время, возможно с минуту, я полагал, что сумею сохранить хладнокровную объективность, будто меня вызвали в морг и попросили опознать труп человека, которого я знал, но не особо близко. Лежавшая передо мной версия Уоррена Клавэйна была мне одновременно знакома и незнакома. Я успел привыкнуть к тому отпечатку, которое наложило на мое тело время, особенно в последние годы жизни в Солнечном Доле. Сидра, однако, устранила некоторую его часть, и меня поразила исходившая от лежавшего на катафалке энергия. Не энергия юности, поскольку тело осталось старческим, но я выглядел намного моложе и сильнее, чем мысленный образ, который сам же и создал. Толстым я никогда не был, но сейчас мышцы, которые успели было сделаться дряблыми, четко вырисовывались под кожей. Меня готовили к суровому испытанию, которое так и не наступило. Или, возможно, оно заключалось именно в том, чтобы бросить вызов морю, презрев клятву моего брата.

Я выглядел совершенно безмятежно, лежа на спине с закрытыми глазами, – просто уснувший крепкий старик. От чего бы я ни умер – от утопления или от какого-то более сложного воздействия, – внешних повреждений не наблюдалось. Циновка, сплетенная из зелени, накрывала меня от бедер до груди, но я сильно сомневался, что она скрывает какие-либо травмы.

Внутри меня что-то внезапно оборвалось. От былой объективности не осталось и следа, и я почувствовал, как подкашиваются ноги. Меня подхватил Пинки. На катафалке покоилось не просто тело, не просто пустое вместилище, но я сам. Это была последняя вещественная нить, соединявшая меня с прежней жизнью – с той жизнью, когда я считал себя лучшим, чем был на самом деле; когда знал любовь и покой семейного круга, ощущал связь с маленьким, но вполне пристойным сообществом, которому отдал свои последние годы. В той жизни хватало хороших людей, хватало любви и дружбы, благодарности и