Книга Чужак - Симона Вилар

— Боян! Дир к твоей дочери… Учти, это у него серьезно. Княгиней хочет ее возвести на Гору.

Певец кивнул, отведя глаза.

— Честь-то, конечно, велика. Да только… Не пойдет за него моя Карина. Поговори о том с братом, княже. К тому же непраздна дочка моя.

Аскольд чуть вскинул поредевшие брови. От кого же понесла Бояновна, если молва о ней идет как о девице недоступной? Нахмурился князь.

— От любимца твоего Резуна понесла или как? — Боян неспешно забросил гусли за плечо.

— О том мне она не говорила, а люди всякое болтают. Мол, и Любомир от нее не отходит, и Кудряш после свадьбы Белёны с Жихарем у нее обитался.

— Ну-ну. — К Аскольду словно вернулся голос. — Моли Рода и рожениц, Боян, чтобы внук твой оказался не от наворопника Олегова.

Боян ничего не ответил на это.

А потом ударили морозы. И сбылись все недобрые пророчества волхвов: и сады, зацветшие позамерзали, и озимые промерзли до земли. Погибли первые Полянские хлеба, голод грозил уже по весне. Оставалась надежда только на Днепр-кормилец. Но и он застыл, сковался толстым льдом. Вот только снега не было. И волхвы приносили богатые требы, молили денно и нощно, чтобы смилостивились боги, накрыли снежным одеялом то, что осталось… Если было что накрывать. И вымолили. Да не ко времени. Месяц лютый уже закончился, когда налетели на полян дед Буран и баба Пурга, занесли все. А надолго ли? И теперь, после опасных хворями зимних месяцев, когда не было ни одного рода, где бы не умирали более слабые — в основном старики и дети, — настало время голода.

Но богатый Киев еще держался. Ведь недаром мудрый Даждьбог дал прошлой осенью такой урожай. А то, что беднота мерла, то все одно по весне новый приток беженцев прибудет. Не оскудеет град людьми.

И вот в один из таких снежных весенних дней, когда бояре собрались в гриднице думу думать, к ним вышел Аскольд. Тяжело еще вышел, опираясь на палку, но уже без поддержки раба-прислужника. Бояре сначала только повскакивали, глядели на своего князя. Видели, как исхудал, как кожа на нем обвисла, как поседели его спадающие на плечи волосы и пошла изморозью прежде медно-рыжая борода. Но светлые глаза князя смотрели уверенно, а в том, как он, прихрамывая, волоча за собой полы собольей шубы, прошел и занял свое место на высоком стольце у торцевой стены, была даже известная величавость. И тогда кто-то выкрикнул:

— Слава и многие лета Аскольду, князю Киевскому!

Тотчас гридница взорвалась громкими криками, приветствиями. Бояре, забыв степенность, кидались к князю, склоняли гордые шеи в поклонах, а там и меда велели принести, пили за выздоровление Аскольда.

У него на душе потеплело, когда увидел, как ему рады. Побоялся даже, что слезу уронит. За время болезни это с ним случалось не раз. Но взял себя в руки. Знал, что ему еще предстоит сказать такое, что вызовет у бояр возмущение и гнев. О союзе с древлянами против Олега Новгородского. Однако говорить то, о чем они удумали с Твердохлебой, не спешил. Ждал гонца.

— Ну что, бояре нарочитые, опять мы с вами будем дела вершить да рядить ладком. Так что садитесь на места свои и будем думу думать, как с напастью да лихолетьем справляться.

Бояре шумно рассаживались. Вновь напускали на себя степенность, кутались в дорогие шубы, ибо в гриднице не было печи, а окна никогда тут не закрывали ставнями. Пар валил при дыхании, когда они сообщали Аскольду о бедствиях в городе, будто он и впрямь где-то пропадал и только вернулся. Но князь кивал, а сам все прислушивался. Вот-вот должен был появиться гонец с сообщением, сладилось ли у Дира сговориться с извечными врагами Киева — древлянами дикими. От этого многое зависело. А уж Аскольд сможет совладать с боярами, объяснить, какая беда идет на них и что иного выхода нет, как новых союзников против Олега набрать. Тех же древлян воинственных. И в том жена ему будет помощницей. Ведь она, разумница, научила мужа, как кого уговорить, с кем как сладить.

И гонец прибыл. Вбежал в гридницу незнакомый Аскольду гридень, слова сперва не мог сказать, задыхался.

— Ты от брата моего Дира али как? — важно спросил Аскольд. Гридень так и кинулся к нему.

— Не вели казнить, пресветлый князь. Вели слово молвить.

— Говори.

И покосился на бояр, ожидая их реакции. Но через миг и сам поднялся, задышал бурно.

— Весть у меня, — сказал гридень. — Олег Новгородский Смоленск взял.

И зашумели, загалдели бояре, слушая, как свои же кривичи впустили северного князя в город Смоленск, признали его верховенство. А ведь Смоленск был ключом ко всему днепровскому отрезку пути из «варяг в греки». И теперь только гадать приходилось, как все это скажется на Киеве. Да и гадать не приходилось — плохо скажется.

Почти никто не обратил внимания, как в гриднице появилась княгиня Твердохлеба, быстро подошла к застывшему в растерянности мужу.

— Не все так худо, Аскольд. Ибо волк этот Олег показал, чего от него ожидать. Теперь бояре поймут, что нам нужны союзники. Даже подивятся твоей мудрости. Так что — говори!

ГЛАВА 6

Карина обновила монисто бывшего супруга Боригора. Новые монетки-дирхемы светло блестели, отличаясь от старых. И когда Карина, вытянув руку, свесила монисто над свежевыкопанной ямой, оно сверкнуло ярким серебром. В последний раз.

Карина бросила украшение в яму, где покоились сложенные кости ее родичей из Мокошиной Пяди. Она отдавала монисто, как бы навсегда отрекаясь от прошлого. Пусть же ее мертвые родичи примут его как прощальный дар и извинение. Ибо по покону негоже оставлять тело непогребенным, так как душа не найдет успокоения, пока о ней не позаботятся. А Карина и так долго откладывала то, что должна была сделать. Но теперь, когда она — единственная! — готова продлить род Мокошиной Пяди, она, наконец, решилась приехать сюда и возвести над костями родичей могильный курган.

— Начинайте закапывать.

Она отошла от могильной ямы по пологому спуску, и Третьяк подал ей руку, помогая взобраться.

— Не побоишься, что кто-нибудь позарится на такую красоту? Шутка ли — целое состояние из серебра.

Он недоверчиво косился на раздетых по пояс мужиков, спешно забрасывающих землей останки родичей хозяйки.

— Радимичи — не киевляне, — ответила Карина, поправляя ниспадающую из-под опушенной мехом шапочки легкую вуаль. — Они боятся темных сил и не посмеют беспокоить прах мертвых. Да и волхвы не одно заклятье на это место наложили. Так что не тронут. Кстати, из капища никто не приходил?

— Сказали, что к полудню будут.

Карина кивнула. Что ж, она может подождать. Все равно ей хотелось проследить, как возведут могильник на месте бывшей Мокошиной Пяди.

Один из ее охранников расстелил овчину на поваленном дереве. Карина тяжело опустилась, придерживая рукой уже хорошо заметный живот. Почувствовала под рукой мягкий толчок и невольно улыбнулась. Она любила и ждала это дитя. А ведь раньше беременность обузой считала. Но теперь она носила ребенка от того, кого любила. Это была как памятка об их любви, и это было радостно… но и немного грустно.